Наша навсегда
Шрифт:
— Вот так. — Делаю еще шаг назад, сжимаю кулаки в карманах кофты, до боли впиваясь себе ногтями в ладони. Боль должна отрезвить. Заставить разозлиться. Ведь это же правильно: злиться на него? На них?
Злость появляется, и, ободренная, поднимаю ресницы, всматриваюсь в лицо Лешки, чтоб решить вопрос окончательно.
Я уже давно не та наивная трепещущая девочка, что задыхалась от одного взгляда самого плохого парня универа. Я уже так не буду делать!
Буду.
Черт.
У него — черные глаза. С небольшими морщинками во внешних уголках. И адской бездной в глубине.
Не хочу опять! Не хочу!
Машинально, исключительно на инстинктах, делаю еще шаг назад, прекрасно понимая, как это выглядит со
Леша, не сводя с меня горящих глаз, синхронно делает шаг вперед…
И в этот момент с другой стороны тротуара, перегораживая пешеходный переход, с визгом паркуется низкая красная тачка.
И чуть ли не на ходу из нее вываливается светловолосый высокий мужчина, с мягкими кошачьими повадками хищника. Он как-то легко тормозит на полусогнутых, вскидывает подбородок…
И улыбается. Ласково. С предвкушением.
Слышу, как сбоку коротко и злобно матерится Леша.
И со вздохом смотрю в темнеющее небо.
Господи, за что?
3
— Привет, малышка.
Игнат, показательно не обращая внимания на Лешу, сделавшего легкое, едва заметное движение навстречу, словно на пути у него хотел встать, улыбается.
Легко, весело, безбашенно. По-прежнему.
А я только моргаю с досадой.
И смотрю, да.
Так же жадно, как и до этого на Лешу. Ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня.
Невозможно отвернуться, перестать изучать такие знакомые черты лица. Рассматривать мельчайшие детали.
Он изменился тоже.
Стал массивней, тяжелее, но тяжесть эта сухая. Если Лешка просто раздался в плечах и груди до невозможности, словно много времени проводил в спортзале, в тренировках, то Игнат заматерел.
Повзрослел.
Высох, будто дерево, крепкое, ставшее железным под истязающими его ветрами пустыни. И кожа темная стала. С юга приехал недавно? Отдыхал?
Волосы — в стильной стрижке, легкие росчерки белых морщинок у ставших синими на контрасте с кожей, до безумия яркими, глаз.
Он смотрит на меня, беспечно, весело, словно ничего особенного не происходит. Словно мы только вчера расстались, без особых напрягов и проблем.
И я все еще “малышка”. Ударом под дых. Острой болью.
Именно это старое мое прозвище, вызывающее физическую боль, теперь, и приводит в чувство.
— Привет, — отвечаю я сухо, — тоже навещаешь?
— А как же! — Игнат делает шаг вперед, не сводя с меня ставших мгновенно жесткими внимательными глаз. Леша тут же смещается вперед, все-таки пытаясь широким плечом меня прикрыть от наглого взгляда Лиса, а я синхронно шагаю назад.
Чтоб сразу из-под влияния их обоих выскользнуть.
А то как-то… Дежавю.
Игнат скользит быстрым взглядом по Лешке, чуть морщится, но не комментирует. Снова возвращается ко мне.
— Постриглась…
Еще один Капитан Очевидность…
— Мне пора, — решаю прекратить истязание собственных нервов, шагаю еще назад, но Лис и Лешка, снова будто сговорившись, как пять лет назад, с пугающей синхронностью двигаются за мной, сразу становясь так, чтоб я оказалась между ними!
— Подвезу, — хрипит Лешка, и ворот его свободной светлой майки как раз на уровне моих глаз. Вижу, как сильно и взволнованно бьется синяя жилка у основания шеи.
— Я подвезу, — Лис одет в футболку, тоже светлую, оттеняющую рисунки на коже. А сама кожа… Нет, это не тот загар, который бывает после курорта. Другая прожарка. Долго жил где-то на юге?
Боже, зачем мне это знать? Для чего я вообще об этом думаю?
— Свали, — рычит Лису Лешка, и это сейчас звучит в разы страшнее, чем раньше, когда ему было чуть больше двадцати лет. Тогда это была безбашенная агрессивность, когда следующий шаг — уже
удар.Теперь это рык матерого зверя, предупреждающий, грубый, сам по себе сбивающий с ног.
Кажется, что любого снесет с дороги.
Но Лис всегда имел иммунитет, да.
Потому что, вместо того, чтоб отшатнуться, слушая инстинкт самосохранения, он улыбается еще ласковей, показательно расслабляет руки и подается вперед.
— Ты же в знаешь, что нет.
Лешка молчит, но словно каменеет всем телом. И глаз с Лиса не сводит. Нарочито беспечного, нарочито раскованного. Нарочито. Как раскачивающаяся, распустившая капюшон кобра перед ударом.
Атмосфера между нами тремя, и без того не особо легкая, густеет так, что дышать становится больно.
И я, пусть теперь вполне уже стрессоустойчивая и бронебойная, все же не выдерживаю.
— Я никуда не поеду ни с кем! — разрываю я с треском гудящий от напряжения воздух.
Они перестают смотреть друг на друга и синхронно переводят взгляды на меня.
О, черт…
Отвыкла я от двойного воздействия этих бешеных глаз!
Вонзаю ногти в ладони сильнее, так, что чуть ли слезы не брызжут из глаз, и повторяю твердо:
— Я с вами никуда не поеду!
— Поедешь. Со мной. — Оживает первым Лешка.
— Да щас! Со мной! — Перебивает его Лис.
Они стоят по обе стороны от меня, от них идет жар такой силы, что мартеновские печи отдыхают!
Смотрят снова друг на друга, злобно раздувая ноздри.
А я…
А я постоянно ощущаю мощное, безумное дежавю.
Потому что все это было: их взгляды, их рычание, жар их тел…
Все было. И ничем хорошим это не кончилось.
Для меня.
Потому надо просто прекратить сейчас.
Пять лет назад я не смогла остановить стихийное бедствие, слишком наивная была, слабая. Слишком уверенная в себе, в том, что ничего со мной плохого никогда не случится. И всех меряющая по себе.
А это — главная ошибка всех наивных и глупых куриц.
По себе можно мерить только себя.
Тогда не будет потом больно прозревать.
Мне было больно. Чуть не умерла от болевого шока, да.
Черт, да мне до сих пор больно! Но это уже другая боль, фантомная. Когда болит ампутированная давным давно конечность. Ноет, выматывает, постоянно напоминая о себе.
Ее давно уже нет, а все еще болит…