Нашествие гениев
Шрифт:
— Мне приятно, что ты волнуешься, но правда, не стоит. Михаэль не будет посуду мыть, я его знаю, так что лучше уж так.
— Он что, не будет ее мыть, даже учитывая, что мы друзья, и у нас тут равноправие? — озадачилась я.
— Он слишком гордый, — поморщился Дживас. — Для него помыть посуду — это не значит «пойти тебе на уступку», вовсе нет. Для него это — «унизиться до положения домохозяйки», понимаешь?
— Понимаю, — фыркнула я. — Глупостями он страдает, вот и все.
— Может быть, — усмехнулся Майл, и я потрепала его по мягким, как шелк, рыжим волосам.
— Хоть ты не страдаешь излишней пафосностью и чрезмерной гордостью, — улыбнулась я, а Дживас поймал мою лапку и спросил:
— А гордость бывает чрезмерной?
— Да, когда превращается
— Но и не совсем уж плохо, — улыбнулся Майл, и я подумала, что у него очень красивая, светлая и добрая улыбка, когда он не ехидничает и не ёрничает.
Я кивнула в ответ на его слова, а Дживас ни с того ни с сего чмокнул тыльную сторону моей ладони и, отпустив меня, встал.
— Тогда до вечера, — бросил он и потопал к выходу. Я опешила и даже не знала, что ответить. Да уж, ручку мне еще ни разу в жизни не целовали, и я себя чувствовала, наверное, прямо как Юля, когда ее Бейонд на руках через лужу перетащил — она говорила, что в таком афиге была, что слов не было, а еще улыбаться хотелось, как Параше в огурцах, что я, собственно, и делала — смотрела в опустевший коридор и лыбилась, аки обрадушек. Хлопок двери возвестил о том, что мафия свалила в туман, а я, придя в себя, пошкандылябала к L: уроки программирования никто не отменял…
Около десяти часов пришла дико перенервничавшая Грелля: оказалось, что Ягами дома не ночевал, а все его шмотки пропали, вот только она на это вчера утром внимания не обратила и заметила, только когда вернулась домой, точнее, в одиннадцать вечера. Я успокоила ее, как могла, и попыталась убедить, что это было ожидаемо, учитывая, что Ионов мне позвонил, а Кира не дурак и понимал, что L сложит два и два, но она сказала, что именно из-за этого и волнуется, ведь теперь у нас не будет даже малейшей надежды что-то понять по его поведению. Странно, но как только Юля узнала, что за появлением в нашей жизни Ионова, скорее всего, стоит Кира, она не начала его отмазывать, говоря, что он не мог совершить подобного — она сразу и безоговорочно поверила L. Видимо, поняла за время тесного общения с этим недо-Ками, что он способен на все… После этого он мгновенно был вычеркнут из списка ее любимых героев и занесен в «черный блокнот» — туда Юля записывала персонажей, которые ее бесили. Кстати, таких было немного, и компанию Кире составляли такие личности, как, например, Виктория Церес, главная героиня «Хеллсинга», которой я, кстати, симпатизировала, тамошний злодей Майор, которого мы ненавидели вместе (о да, иногда у нас мнения совпадают все же), Сая из «Кровь+» и Юки Кросс из «Рыцарь Вампир» (кстати, в этом я Юлю понимала, но ее жгучей ненависти к Юки не разделяла). Короче говоря, компашка у Киры была крайне разношерстная, и ему бы с этими гражданами скучно не было: один Майор с его мечтой о захвате мира заставил бы Лайтика поднапрячь извилины в попытке его обойти… Но меня снова заносит.
Аловолосый жнец позавтракал в компании разбуженного мной Ниара и поведал, что прошлым вечером Бёздей учил ее приемам самообороны, а я подумала, что забота Бейонда чаще всего проявляется в поступках, а не на словах, Грелля же всегда больше ценила действия, а не пустую болтовню, как она сама выражалась. Короче говоря, я за них тихо радовалась, но сочувствовала Юльке из-за того, что маньячелло вообще никак не проявлял своих эмоций, и я думала, что мне еще с Дживасом повезло — от него хоть ехидства можно дождаться. Короче говоря, после завтрака я вернулась к компу, и день прошел как обычно, за исключением того, что Юля с нами не обедала: Бёздей забил моей неспортивной подруге стрелку в парке для тренировки по рукопашному бою. Возвратившиеся около шести Мэлло и Мэтт поведали, что Михаэлю удалось настроить Парфирьева против Ионова, и я даже спрашивать не стала, как, ограничившись вопросом: «Никто ничего не заподозрил?» Мэлло заявил, что я его недооцениваю, и стало понятно, что все прошло как нельзя лучше. Майл же сказал, что забегал к Васе и выяснил, что Кира к нему так и не заходил и даже не звонил, зато у вражины нашего местного хакера —
девушки по имени «Николь», имевшей странный ник «Поскакушка», появился таинственный знакомый, который поселился в ее квартире, но с которым Ника не встречается, что заставило нас всех дружно вздохнуть и подумать лишь об одном-единственном человеке. Надеюсь, ему хоть икнулось…Поужинав чизкейком, мы разбрелись, кто куда: L и Ниар отправились эксплуатировать финансовые дебри, корректируя дела Ионова в легальной области, Мэлло хапнул ноут и умотал в спальню, думать над менее легальными его проблемами, а Юля и Бейондыч отправились к себе, причем Грелля мне шепнула, что они собирались вечером вместе посмотреть «Хеллсинг» ОВА. Грелля была счастлива до потери пульса, и я ее понимала — уговорить Дживаса смотреть аниме у меня вряд ли бы получилось… В результате я потопала в зал, и Майл отправился следом за мной, а я рухнула на диван с томиком Оскара Уайльда в лапках.
— Почитаешь мне? — вопросил Дживас, рухнув рядом, и я, призадумавшись, пробормотала:
— Я «Балладу Рэдингской тюрьмы» перечитать собиралась, так что это очень мрачно…
— И что с того? — фыркнул геймер, притягивая меня к себе и обнимая со спины. Я усмехнулась и, заявив: «Сам напросился», — начала читать «Балладу», рассказывавшую о солдате, убившем ту, кого любил, и казненном за свое преступление, но которого безумно уважали все осужденные за его силу духа.
— «…Но убивают все любимых, —
Пусть знают все о том, —
Один убьет жестоким взглядом,
Другой — обманным сном,
Трусливый — лживым поцелуем,
И тот, кто смел, — мечом!
Один убьет любовь в расцвете,
Другой — на склоне лет,
Один удушит в сладострастьи.
Другой — под звон монет,
Добрейший — нож берет: кто умер,
В том муки больше нет.
Кто слишком скор, кто слишком долог,
Кто купит, кто продаст,
Кто плачет долго, кто — спокойный —
И вздоха не издаст,
Но убивают все любимых, —
Не всем палач воздаст…»
Я читала поэму гениального писателя, а Майл осторожно перебирал мои волосы левой рукой, правой обнимая меня за талию и внимательно вслушиваясь в слова о жизни, смерти, любви и плате за грехи. Я читала без остановки, не переводя дыхание, и тишину наполняли образы тюремных камер-одиночек, каменной кладки, сырой и склизкой, и круга заключенных, пристально вглядывавшихся в узкую полоску света под потолком. Тик-так, тук-тук. Время бежало, а два сердца бились в унисон, переживая каждый вздох обреченного на забвение убийцы, которого не смогут забыть лишь такие же отверженные, потому что они видели, как он смотрел на свет, они знали, что в ночь перед казнью он спал спокойно — ведь он свой долг заплатил сполна…
— «…Близ Рэдинга есть в Рэдингской
Тюрьме позорный ров.
Злосчастный человек одет в нем В пылающий покров.
Лежит он в саване горящем —
И нет над гробом слов.
Пусть там до воскресенья мертвых
Он будет тихо тлеть,
И лить не нужно слез безумных,
И без толку жалеть:
Убил он ту, кого любил он, —
Был должен умереть.
Но убивают все любимых, —
Пусть слышат все о том.
Один убьет жестоким взглядом,
Другой — обманным сном,
Трусливый — лживым поцелуем,
И тот, кто смел, — мечом!»
Я дочитала поэму и закрыла книгу. Майл молчал, и я тоже не хотела нарушать такую понятную, такую родную тишину. Сколько времени так прошло? Кто знает. Но он вдруг осторожно коснулся губами моего виска и прошептал:
— А если не убивать? Если позволить жить?
— Значит, умрешь сам, став жертвой, и уничтожишь убийцу своей смертью, — пожала плечами я и закрыла глаза.
Майл крепко прижал меня к себе и больше в тот вечер не проронил ни слова, а около полуночи поднялся, потрепал меня по волосам, грустно улыбнулся и ушел в свою комнату. Я посидела еще минут пять, пустым взглядом глядя в потолок и думая о том, почему Энма-чо так жестоки, но, не найдя ответа, отправилась спать. Не хотелось абсолютно ничего — лишь закрыть глаза и больше никогда их не открывать…