Наследие

— Дана…

— Все хорошо? — спросила она, не разжимая объятий. — Ведь все обошлось, правда?

— Не совсем.

Она отстранилась — ровно настолько, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Отставка. Не сейчас, но скоро.

Дана беззвучно ахнула. Он осторожно, кончиками пальцев, стер с ее щеки слезинку и грустно улыбнулся:

— Твой герой теряет остатки былого величия.

Она улыбнулась, прикусив задрожавшую было губу. Сказала:

— Вы ведь были против романов с секретарями?

— А разве у меня еще есть секретарь?

— Есть, — сказала Дана, сморгнув слезы. — И все еще ждет ваших распоряжений.

— Тогда я прикажу подать мою машину и проводить меня домой.

Она кивнула:

— Сейчас?

— Через пятнадцать минут.

— Хорошо… Простите, можно мне отлучиться на несколько минут? Я не задержусь, это в самом деле ненадолго.

— Хорошо, — в свою очередь согласился он.

Оставшись один, он подошел к своему столу и сел. Убрал в верхний ящик пистолет, спрятал в карман телефон. Разумеется, ни о какой работе сегодня уже речи не было.

За долгую жизнь он привык быть на виду, но сейчас ощущение, что на него постоянно обращены чьи-то взгляды, стало нестерпимым. Хотелось поскорее попасть домой и скрыться, наконец, от неотвязного внимания.

Стук в дверь вызвал в нем волну глухого раздражения. Ну кто там еще?

— Войдите!

Дверь открылась, пропуская Джозефа Доусона.

— Прошу прощения, господин Лафонтен. Я не помешал?

— Нет. Слушаю вас, господин Доусон.

Доусон остановился посередине кабинета, показывая таким образом, что не займет внимание Верховного надолго.

— Еще раз прошу прощения… Не могли бы вы ответить на один вопрос?

— Какой?

— При последнем разговоре со мной… вы уже знали, как могут обернуться обстоятельства?

— Не понимаю, о чем вы.

Доусон покачал головой и вздохнул, будто набирая воздуха перед прыжком в воду.

— На этом заседании практически заново разбирали все дело с заговором и приключениями вокруг генератора. И меня прихватили, я же снова много всего нарушить успел. Но вдруг выяснилось, что я ни шагу не делал без согласования с вами. А последний рапорт я, оказывается, сам принес, потому что собрал нужную информацию и сопоставил неясные до сей поры намеки. Конечно, все возможные претензии ко мне тут же снялись… Но я-то знаю, что все было не так!

Разумеется, все было не так, мысленно съязвил Лафонтен. Вот только благодарственных излияний и не хватает для украшения сегодняшнего вечера…

— Чего вы ждете от меня, господин Доусон? Признания в благородном самопожертвовании во имя ближнего? Не тратьте попусту свое и мое время.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Неужели? Общение с вашим назначением не пошло вам на пользу. Вы тоже начали воображать себя единственным, кто способен на душевные порывы.

Доусон еще больше помрачнел, и Лафонтен с мстительным удовлетворением закончил:

— Я не нуждаюсь ни в защитниках, ни в сочувствующих, господин Доусон. Это, надеюсь, понять легче, чем мотивы моих решений?

— Но я не…

— Другого ответа вы не получите. И покиньте меня немедленно.

— Да… конечно. Еще раз прошу прощения.

Снова оставшись один, Лафонтен встал из-за стола и ушел в свою комнату — одеваться. Если где и можно искать уединения, то не здесь. Еще одного визита кого-нибудь из «заинтересованных лиц» он просто не вынесет. К черту!

Вернувшись в кабинет, он достал из ящика пистолет — и остановился, глядя на оружие в одной руке и золотой перстень на пальце другой.

До собрания Региональных Координаторов осталось две недели.

Зачем ему эти две недели? Зачем само собрание с торжественными речами, смесью фальши и искренности, с подспудным ощущением собственного унижения — оттого, что не своей волей пришлось уйти?

Почему прямо сейчас не поставить точку в затянувшейся истории?

Нет, оборвал он себя. Раньше надо было думать о точке. Неделю назад это был бы выход отчаяния, сейчас — только выплеск больного самолюбия.

Оставлять о себе такую память он не хотел.

Он привычно сунул пистолет за пояс брюк, застегнул и поправил пиджак и пальто. Вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

========== Глава 16 ==========

Дом встретил его желанной тишиной и покоем.

Время было еще не позднее, но он устал настолько, что не хотел ни разговаривать с кем-то, ни даже думать. Но, если прежде усталость отгоняла боль, притупляя ощущения, то на сей раз, кажется, сама была болью. Любое движение давалось с трудом. Как-то вдруг особенно остро стала ощущаться боль в ноге — невозможно ступить. И исколотые выше локтей руки обжигало прикосновение даже тонкой ткани.

Голода он не чувствовал, но поужинать Дана его уговорила — глотать лекарства на пустой желудок не стоило. Однако на том долгий день и закончился.

Раздеваясь в ванной, Лафонтен морщился при каждом движении. Немного легче стало под душем, и несколько минут он просто стоял под теплыми струями, закрыв глаза.

Он нехотя закрыл краны. Рядом появился Патрик с просторным махровым полотенцем в руках. Лафонтен выбрался из кабины — и охнул от резкой боли, когда полотенце окутало его плечи. Тяжело сел в плетеное кресло:

— Черт!

— Что? Месье Антуан, в чем дело? — всполошился Патрик.

— Ничего, ничего. — Он перевел дыхание и выпрямился, стягивая полотенце на груди. — Руки болят. Мерзкое ощущение.

— Позвать мадемуазель Дану?

— Только сначала помоги одеться.

Патрик помог ему надеть пижаму, потом, оставив сидеть в кресле, быстро вышел. Вернулся уже вместе с Даной. Она, не теряя времени, присела рядом с креслом:

— Позвольте, месье Антуан.

Осмотрев и осторожно ощупав его руки, она нахмурилась:

— И давно так болит?

— Недавно. То есть до сих пор было терпимо.

— Держу пари, что не было, — заметила она и покачала головой: — Ну что вы за человек, месье Антуан, честное слово! Хорошо, буду действовать так же, как вы. Выбирайте: или вы дадите мне как следует обработать вам руки и перестанете прятать от уколов место, куда более для этого подходящее, или я немедленно звоню доктору Роше, и пусть он сам с вами проводит разъяснительную работу.

— Что? — Он воззрился на нее, понимая, что нужно ответить так, чтобы раз и навсегда отбить охоту ставить ему условия.