Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина

для него отчего-то, сам не объяснит, как первая и последняя

жёны. Мухаммед удивился совпадению снов: некогда

Амина-хатун приснилась и Хадидже. Но та знала его маму,

"помню, - говорила Хадиджа, - её густые чёрные волосы, а

тут вся голова белая-белая, поседела, но глаза молодые".

Айша - нет.

"Как же ты могла её видеть во сне?
– спросил у Айши.
– Она

умерла, ты ещё не родилась!"

"Она меня узнала: "Ты Айша, жена моего сына", - сказала. И я

сразу поняла, что она - твоя мама. Тут ты появляешься, идём

по Йатрибу, она говорит тебе: "Сын мой, у Айши нежные щёки,

а у тебя такая колючая, жёсткая борода, и ты больно

колешься, когда целуешь жену!" Хочу возразить, "Мне

приятно!" сказать, но не смею её прервать".

...Шёл к ученикам...Вдруг слышу Джебраила: Ученики твои

подождут, эй, Мухаммед! Встань и направь свои стопы в новую

мечеть, что в Хейме! Поспеши, и да услышишь, о чём говорят

там, ссылаясь на тебя! Как рьяны и неистовы проповедники в

невежестве своём, будто не боятся ада и не желают рая, как

искажают они смысл и дух слов, в тебя вложенных Аллахом!

"Но меня могут узнать!"

Скройся, чтоб не признали!

...Некий, выдававший себя за мусульманина, выступал с

проповедью, и...
– ни слова я не понимал, какой-то чужой,

другой, неведомый мне был язык. Выступая, то переводил дух,

и тогда казалось, переживает сказанное. В очаровании

услышанным забылось предостережение Джебраила, такое было

впечатление от непонимания слышанного, что ах как жаль, не

знаю, о чём речь! Много полезного и умного слышится в

незнакомых словах. И так умело держит внимание собравшихся

в мечети, что, даже не зная, о чем проповедь, невольно

вовлекаешься, втягиваешься в ход его размышлений, и тебе

уже кажется, что понимаешь, всё тебе ясно. Изредка и, как

мне думалось, с почтением называл он порой моё имя, но

часто - Аллаха. Не выдержав, спросил у соседа: "На каком

языке он говорит?" Тот удивлённо глянул на меня: "Как на

каком?! На арабском!" Но...
– вдруг кто-то на ухо: Не спорь

и поймёшь! И тут же речь перестала быть неведомой, и, как

только уловил, о чём говорит, такая нелепица обнажилась в

прежде неведомых и оттого казавшихся мудрыми словах, что я

обомлел: "Не слушайтесь, говорил, учёных мужей, не нужны

нам их знания, ибо в знаниях - грех, наказание от Аллаха

страшное, если внемлем призыву постигать знания. Так

учит нас пророк Мухаммед!"

"Неправда!" - выкрикнул я с места.

"Кто сей наглец, меня прервавший?!"

"Не говорил так Мухаммед, ибо..." - но сдержался, чтобы не

сказать: Ибо я сам Мухаммед! Народ зашумел. "Со знанием

человек не лучше ли того, кто лишён знания? И разве

сравняются те, которые знают, с теми, которые не знают?

"Стремитесь, говорил Мухаммед, получать знания, начиная с

колыбели и до могилы", и мне довелось это слышать из его

уст!"

"Как мог ты его услышать, лжец, когда Мухаммед давно

умер?!" Но вот он я, Мухаммед!
– хотел сказать, сдержался:

"Не противна, - продолжил я, - вера знаниям! О том слова

Мухаммеда в записанных сурах!"

"Кто их записал?! Вроде тебя выдумщики!"

"Знаете ли вы...
– Но меня прервали: "Шайтанские это

листки, сатанинские строки!" Но я успел изречь, пока тот

завершал сказанное, стараясь перекричать меня, что "мы

уничтожаем эти листки!" - Знаете, сколько слов в Коране?

Затихли на миг.
– Семьдесять восемь тысяч

сто тридцать три слова в Коране!"

"Что с того?"

"А то, что семьсот восемьдесят слов из них, или одно из

каждых ста - это слово "знание".

И тут произошло чудо: цифры белокрылыми голубями

разлетелись по мечети: Глядите да не усомнитесь!

Увы, птиц видел лишь я! Двое из толпы, точно услыхав

повеление шайтана, схватили меня. В глазах их, будто лично

были оскорблены, светился гнев. "Не смеете, - крикнул,

гнать верующего из Божьего дома!"

"Но приходящий сюда тоже не смеет оспаривать меня! Ибо

преданным мечети правоверным говорю".

"... которых призываешь быть невеждами!"

"Лучше один незнающий, но покорный воле Аллаха, чем сто

таких, как ты, дерзких знатоков!"

"Ибо незнающих легко превратить в стадо баранов!"

"Я говорю от имени и именем Мухаммеда!"

"Не творите из пророка идола! Истинно лишь "Во имя

Аллаха, Милостивого и Милосердного!""

"Мухаммеда отрицаешь?!" - проповедник что-то ещё говорил,

но речь вдруг снова непонятной стала, язык чужеродный,

ужасающий. Меня потащили из мечети. Толпа гудела, заглушая

мой голос. На губах кричавших выступила пена, требовали,

руками размахивая и указывая на выход, моего изгнания;

вскоре ни толпа себя не слышала, ни я не слышал себя, как

во сне порой случается, но чувствовал, что силой защищён

неведомой. И бросил в толпу, готовую растерзать меня: "Вы

изгоняете человека, который даже в сей миг общается с

пророком Мухаммедом!
– Продолжал говорить, за воротами

мечети оказавшись: - Аллах поднимает весомость тех, кто

обладает знанием!" Мне казалось, слова через забор

перелетают, будто стрелы, из лука выпущенные. И мечеть