(не)любимая жена генерала драконов

Драконид некоторое время изучал мое лицо, а затем отпустил.

Остаток плавания не запомнился ничем необычным. Я ела, спала и прогуливалась по палубе в тех местах, где мне было разрешено.

А спустя два дня на горизонте показалась земля драконидов.

26

Я волновалась. Близился час, когда генерал должен был стать моим мужем, но за эти два дня мы не обмолвились и словом.

Тогда на палубе после шторма состоялся наш последний разговор. Вслед за тем, мой жених больше не изъявлял желания побеседовать со мной лично. Лишь иногда справлялся о моих делах через Сару, которая временно стала моей служанкой. Или, вернее сказать, спутницей.

Уверена, назови я ее служанкой в лицо, Сара не преминула бы высказать мне несколько ласковых. За это плавание у нас с ней сложились своеобразные приятельские отношения. Близкими подружками, делящимися всеми секретами, мы, разумеется, не стали. Не тот характер у обеих.

Однако, я чувствовала в Саре свою родственную душу. И наше общение в основном состояло из острот, ехидных замечаний и насмешек друг на другом. Что вполне себе устраивало нас обеих. Я видела, что Саре доставляет удовольствие обмениваться взаимными колкостями. Да и мне в такой компании было легче переносить путешествие.

Я знала, что Феликс, хоть и держался в стороне, наблюдал за мной. Порой, прогуливаясь по палубе, я чувствовала его пронизывающий взгляд, сверлящий мой затылок. Бывало, краем глаза замечала, как генерал смотрел в мою сторону.

Однако я сама ни разу не оборачивалась и не пыталась искать его фигуру. Не пыталась поймать его взгляд. Все же благородной шахрийской принцессе не пристало играть в гляделки с мужчиной. Пусть даже с женихом.

Так что, как истинная женщина, я делала вид, что ничего не замечала. И вообще не была заинтересована в генерале.

За час до прибытия в порт, я отправилась переодеться в свое единственное платье. После шторма его оставили сушиться на палубе. К сожалению, на следующее день солнце палило немилосердно. Платье конечно высохло, но ткань сильно полиняла. А если учесть, что платье было полностью вымочено в морской соленой воде, то вид у моего наряда был весьма плачевный.

Но других вариантов у меня не было. Шахрийская принцесса не ступит на земли драконидов в одежде чужеземцев. Так что оставалось только надеть этот ужас и нести его с достоинством.

Благо, на причале для меня подготовили паланкин, в котором можно было спрятать ничтожный вид одежды. Пусть шторы и были прозрачными, все же их плотности было достаточно для некоторой маскировки.

Вот только, как оказалось впоследствии, лучше бы я шла пешком или меня везли на коне. В этом случае я бы привлекла куда меньше внимания. И, вероятно, меньше оскорблений.

Когда вся процессия генерала появилась на улицах морского городка, мой паланкин тут же попал в центр внимания горожан. Если Феликса, идущего в самом начале вереницы, встречали с почестями и низкими поклонами, то, в тот момент, когда людям попадался на глаза паланкин с шахрийской женщиной, радостные вскрики превращались в злобные шепотки.

Очевидно, простой народ был не в курсе договоренностей своих правителей, и принял меня за какую-нибудь пленницу.

Кто-то из горожан просто кривился, кто-то плевал себе под ноги. Но один из мужчин отличился, бросив в паланкин кусок навоза.

27

Навоз был свежим.

Это я поняла, когда долетевший до моего паланкина кусок плюхнулся с омерзительным шлепком и разлетелся в стороны, запачкав не только шторы, но и подол моего несчастного платья.

Ну вот, а я думала, что наряд былужебезнадежно испорченным, но оказалось еще было куда стремиться. Теперь путь моего платья лежал только на помойку. Даже на тряпки не сгодится.

Я не успела и вскрикнуть от неожиданности, когда раздался звук извлекаемых из ножен мечей, а к шее смельчака в тот же миг было приставлено не меньше четырех клинков. Один из которых принадлежал Саре.

Мужчина застыл на месте и весь затрясся от страха, испуганно приоткрыв рот. Он огляделся в поисках поддержки, но остальные горожане благоразумно расступились, словно не желали иметь с ним ничего общего.

Поскольку вся наша процессия тоже остановилась, явился сам генерал, узнать в чем тут дело.

– Мой господин, этот грязный поганец оскорбил шахрийскую принцессу, - быстро доложила Сара. – Как прикажете его наказать?

Тяжелый взгляд Феликса скользнул по перепуганному лицу мужчины, затем переместился на испачканный в навозе паланкин и вновь вернулся к смутьяну. Вокруг стало очень тихо. Прекратились разговоры. Стих шелест деревьев. Казалось, что даже птицы перестали петь свои трели. Словно все вокруг застыло в ожидании гнева генерала.

– М-мой г-господин…, - заикаясь, пробормотал мужчина, бросивший навоз. – Я-я н-не з-знал…

Жалкое зрелище. У меня даже сердце сжалось от этой картины.

– Не знал чего? – убийственно тихим голосом спросил Феликс.

В опустившейся на улицу тишине было отчетливо слышно каждое слово генерала.

– Не знал, что в женщин нельзя бросаться дерьмом? – продолжил он таким равнодушно будничным тоном, что мне поистине стало тревожно за судьбу этого недоумка.

– Мой генерал, - обратилась я тихим мягким голосом, осторожно ступая на мощенную камнями улочку. – Позвольте мне вмешаться.

Феликс промолчал, и я сочла это за его согласие.

– Не гневайтесь на этого человека. Он простодушно считал, что таким поступком доставит вам удовольствие. Ведь до недавнего времени наши народы воевали. Вероятно, он глуп, но разве то обстоятельство, что Боги не одарили его большим умом, является причиной для наказания?

Разумеется, я не считала этого мужчину глупым. Только его проступок. Но не видела иного способа усмирить гнев Феликса, в зеленых глазах которого горела жажда предать недоумка самой страшной каре.

– Так или иначе, не случилось ничего непоправимого. Возможно, это было унизительно, но несмертельно. Разве, что немного вонюче, - закончила я свою речь шуткой.

Подчиненные генерала весело хмыкнули, но быстро приняли суровые выражения, как только Феликс мрачно зыркнул в их сторону.

– Будь по-вашему, принцесса, - наконец произнес он и, кивнув на мой паланкин, приказал. – Убрать здесь все. А его, - генерал бросил презрительный взгляд на провинившегося, - привязать на день к столбу позора.