Не могу больше
Шрифт:
========== Глава 15 Мэри Морстен, белокурый ангел ==========
Кто живя на земле, не грешил? Отвечай!
Ну, а кто не грешил — разве жил? Отвечай!
Чем Ты лучше меня, если мне в наказанье
Ты ответное зло совершил? Отвечай!
Омар Хайям
До шестнадцати лет Мэри Морстен была идеально счастлива. Именно идеально. Это сейчас она знает наверняка, что идеала, как такового, не существует, что его наличие Природой не запланировано — все имеет какой-то изъян. Но тогда, пребывая в безоблачном мире своих иллюзий, она не могла усомниться
А потом в её жизнь ворвался ад.
У неё было все: прекрасный дом в не менее прекрасной Камбрии, любящие и понимающие родители и мечты.
Отец, богатый и очень влиятельный в графстве человек, поселил свое семейство в живописнейшем горном районе северо-западной Англии. Озерный Край, где располагалось поместье Морстенов, был лучшим местом на земле, родители — лучшими на земле людьми, их дом — настоящей крепостью в самом лучшем смысле этого слова: в нем Мэри было спокойно, уютно и надежно.
Она была до изумления похожа на мать — хрупкую смешливую блондиночку, сходство с которой потом пыталась искоренить, выкрасив пушистые светлые волосы в вызывающе черный цвет. Отец, высокий статный красавец, подарил ей зелень глаз и обаяние улыбки. Природа с ног до головы забрызгала его веселыми солнечными веснушками и щедро позолотила волосы не менее веселой рыжинкой.
Мэри любила отца до самозабвения и порой смотрела на него так, будто не верила, что именно этот потрясающий мужчина подарил ей когда-то жизнь. Он был для неё богом. Богом любви и смеха. Богом радости и удачи.
В их большом красивом доме смех звенел чаще, чем где бы то ни было. А ещё стихи. И споры на самые разнообразные темы, в которых не столько что-либо доказывали друг другу, сколько наслаждались возможностью убедиться, как удивительно счастливы они, даже споря до хрипоты.
А потом она увидела, как её отец самозабвенно целуется с угрюмым, немногословным садовником, которого Мэри, как ей казалось, знала всю свою жизнь, и который обожал её не меньше, чем собственные родители. Несмотря на невеселый в отличие от Морстенов нрав, в её присутствии Сэм менялся, и теплый внутренний свет преображал грубоватые черты его малопривлекательного лица.
Она любила проводить время в его маленьком домике, спрятанном буйными зарослям роскошного сада. Но особенно Мэри радовалась, когда следом за ней туда приходил отец, и начиналась уморительная возня, которую он сразу же затевал.
Сэм улыбался.
Он был старше отца лет на семь, и никогда не имел семьи. Собственно, Морстены и были его семьей все эти годы…
…Они целовались так, что Мэри не сразу поняла, что происходит. В первое мгновенье ей показалось, что отец садовника душит — так крепко обхватил он его шею руками. И лишь потом она увидела жадно сосущие губы.
Мэри явно не ждали. Да её и не должно было быть. Но кто же виноват, что Анна слегла с ангиной, и поход в клуб был отложен до лучших времён. Мэри не огорчилась — в конце концов, приятный вечер она проведет и дома.
Мать сидела у телевизора и удивленно взглянула на неожиданно возникшую
Мэри.— Что случилось, малыш?
— Случилась катастрофа: Энн променяла меня на ангину, — хохотнула Мэри. — Где отец?
— Он…
Мэри не дослушала и весело махнула рукой: — Знаю, знаю.
И выбежала из гостиной.
Вечерами, если отец не бывал в отъезде или занят чем-то срочным и важным, они с Сэмом играли в шахматы, сидя за деревянным столом в крошечной теплой кухне, и такие вечера Мэри обожала больше всего на свете. Она тихо сидела рядом, обозначая свое присутствие лишь дыханием. Идеальное счастье…
— Малыш, подожди! — донесся вслед почему-то испуганный голос матери.
Но Мэри не собиралась ждать.
«Сейчас я им устрою сюрприз!»
Они даже не услышали звука её шагов, скрипа открываемой двери и изумленного «ах».
Они стонали и рычали, поглощенныё своим отвратительным поцелуем.
— Какого черта?!
Мужчины отпрянули друг от друга, с ужасом уставившись на неожиданно появившуюся девочку.
— Какого черта? — шепотом повторила она.
— Мэри…
— Вы гребаные педики, да?!
— Мэри!
Но она уже повернулась к выходу и громко хлопнула дверью.
Её грудь разрывалась от непереносимой боли: мир рушился, земля горела, и закончился воздух. Мэри пыталась вдохнуть, пыталась закричать, но её онемевшее горло издавало лишь противные булькающие звуки.
«Я умираю…» — мелькнула мысль.
Она стояла в тени раскидистой яблони, не зная, как сделать первый шаг в сторону дома, который в одночасье стал ей чужим. В этом чужом доме предстояло сейчас посмотреть в глаза матери, а она не знала, как это сделать.
Мэри казалось, что она топает как слон, так тяжелы были шаги.
— Малыш…
Мать стояла посреди гостиной, и в свете зловещего красно-синего пламени орущего телевизора казалась особенно маленькой — легкая пушинка, сдуть которую с поверхности Земли не составляет никакого труда.
— Малыш, ты… — повторила она еле слышно, и Мэри окатило бурлящей волной понимания — она всё знала! Знала давно, возможно, очень давно, и почему-то приняла эту мерзость, почему-то смирилась.
— Ты отвратительна! — заорала Мэри так, что мать пошатнулась и едва не упала.
*
Два дня она не выходила из комнаты, не отвечала на стук, не откликалась на просьбы хотя бы подать голос. Она пестовала свою ненависть и пыталась найти хоть какой-то выход. Уйти, уехать она не могла. В шестнадцать-то лет… Жить в этом притоне — не могла тоже.
Отец почти не отходил от её двери.
— Дружок, я хочу тебе всё рассказать.
Мэри зарывалась лицом в подушку и беззвучно рыдала — нестерпимо слышать этот низкий, бархатный голос, который она по-прежнему до боли в сердце любила.
— Я… люблю его. И люблю твою маму. Очень люблю! И тебя, дружок, люблю больше жизни. Но так уж случилось…
*
Через два дня Мэри вышла из комнаты — спокойная, бледная, мертвая.
Смех исчез навсегда.
Мэри и потом очень редко смеялась.