Не могу больше
Шрифт:
«Господи, я и в самом деле схожу с ума!»
Рука, сжимающая бокал, предательски дрогнула. Он опустил бокал на столик и сжал руку в кулак, впившись ногтями в центр ладони так сильно, что заломило запястье. И вдруг, ещё не понимая смысла происходящего, не имея времени заглянуть внутрь себя в поисках источника столь необъяснимого, бросающегося в глаза замешательства, выпалил, изумленный горечью собственных слов: — Мне самому это очень не нравится. Алекс, я так измучен…
Не в силах больше держать в себе накопившуюся тяжесть, Джон рассказал Алексу всё. Он говорил и говорил, торопливо глотая
Да и не хотел.
Алекс слушал внимательно, ни разу не перебив и даже не пошевелившись, стараясь понять всё сказанное Джоном так, как тому было необходимо, и найти ответ ещё до того, как иссякнет этот мутный поток отчаяния.
Наконец Джон замолчал, и молчание было давящим, настороженным. Было видно, что легче ему не стало. Да оно и понятно. Облегчения Джон не ждал. Слишком сложным был этот завуалированный конфликт, чтобы путь к его разрешению отыскался за пятнадцать минут.
— Черт… Джон, как это дьявольски тяжело. Не хочу говорить банальности, но только время…
— Алекс. — Джон выдохнул стеснявший его грудь воздух. — Я не ждал от тебя совета. Просто… Захотелось вдруг выговориться. Да и не надо было вовлекать тебя в эти… дрязги. Извини. Я сглупил.
Алекс крепко стиснул его руки в своих ладонях и энергично встряхнул, будто надеясь привести Джона в чувство, взбодрить хоть немного. Хоть чем-то. Пусть это будет простое человеческое участие, жест солидарности, понимания и сочувствия. — Не хочу, чтобы ты сомневался. Во мне… Я твой друг, Джон, даже если ты так не считаешь. И потом, тебе необходимо было избавиться от этого груза, ты не находишь?
— Да. Трудно даже представить, насколько необходимо. — Глаза Джона блеснули. Он сейчас готов был заплакать, презирая себя за эту унизительную слабость. — Алекс, почему так? Самое невероятное счастье оборачивается вдруг болью. Я не знаю, как дальше быть…
— Ты хочешь уйти от Мэри?
Джон удивленно вскинул глаза. — С чего ты взял? Конечно же нет. Она моя жена, и я собирался провести с ней остаток жизни.
Собирался…
— Но тебя страшно тянет туда.
Джон на мгновенье закрыл глаза. — Невыносимо, — прошептал он.
Этот придушенный шепот оглушил Алекса своей безысходностью. Джон страдал по-настоящему, сильно, глубоко.
— Джон… — Слова находились с трудом, корявые, все как один бессмысленные и пустые. — Ты выдержишь, я это точно знаю. И Мэри привыкнет, поймет. Шерлок… Вы по-прежнему будете вместе. Всё наладится…
«Черт, что я несу?! Человек разрывается напополам, а я бубню пошлейшие шаблонные фразы какого-то идиотского утешения! Он врет самому себе — не нужна ему сейчас Мэри. Никто не нужен, кроме…»
Алекс замолчал на полуслове и пристально посмотрел Джону в глаза. Этот человек стоил других слов — правдивых, выстраданных долгими годами мучительных воспоминаний и приступов смертельной тоски.
— Ты очень сильный, Джон. Я всегда восторгался твоей выдержкой и твоим самообладанием. Тебе придется принять тот факт, что не всё решается нами, и
попробовать с этим смириться. К сожалению, это так. Есть дороги, которые мы выбираем сами, а есть дороги, которые выбирают нас.*
Джон брел по белому коридору клиники, пытаясь привести в порядок разбегающиеся в разные стороны мысли, но попытка была бесполезной: голова звенела то ли от пустоты, то ли от излишней заполненности. Ничего определенного не вырисовывалось — сплошной поток всё той же
отвратительной мути.
Эти два дня он злился на Шерлока так, как не злился на него ещё никогда. Они не виделись, не давали друг другу о себе знать даже короткими сообщениями. Как будто Шерлок был всё ещё мертв, и его чудесное воскрешение пригрезилось Джону в тяжелом кошмаре. Даже сейчас, после своей импровизированной горькой исповеди, Джон продолжал ощущать эту злость: самонадеянный гордец, интересно, что с тобой будет, если я больше никогда не появлюсь в нашей…
Именно в этот момент ему позвонил Шерлок.
Ноги мягко подкосились, и Джон привалился к стене, чтобы удержать равновесие и не съехать на пол, как перепуганный насмерть подросток.
— Привет, Джон.
— Привет.
— У тебя нет сегодня дежурства?
— Нет.
— Может быть, вечером заглянешь на Бейкер-стрит?
«Может быть! Может быть! Может быть! Дожить бы до этого вечера…»
— Загляну. Конечно.
— Хорошо.
«Мать твою, что происходит?! Почему меня так страшно трясет?! И почему хочется орать от счастья и нетерпения?»
*
Мэри проснулась рано, и первой её мыслью была мысль о Шерлоке.
Две ночи после спонтанного секса, больше напоминающего борьбу, чем страстное соединение мужчины и женщины, но при этом доставившего Мэри немыслимое сексуальное наслаждение, Джон провел на диване в гостиной.
Они никак это не комментировали — просто вечером Джон оставался в гостиной и не приходил в супружескую постель. Мэри мучительно вслушивалась в каждый шорох затихшей квартиры, в каждый негромкий скрип, и так и засыпала с выражением муки на осунувшемся лице.
Встречу в ресторане они тоже не обсуждали и не задали друг другу ни одного вопроса. Они просто существовали на одной территории, но не вместе.
На третью ночь Джон пришел в спальню, лег рядом, приподнявшись на локте, и внимательно заглянув в её глаза, затуманенные долгожданной близостью, тихо спросил: — Ты считаешь, что так возможно?
— Как? — еле слышно шепнула она, с большим трудом сдерживая желание прижаться к мужу, обнять и покрыть поцелуями дорогое, утомленное переживаниями лицо.
Только вот в истинной причине его переживаний Мэри уверена не была…
— Вот так — холодно, отчужденно, пусто.
— Джон… — Мэри не выдержала — прильнула, вжалась в обтянутую белой майкой грудь. — Я так люблю тебя. — Она гладила его плечи, наслаждаясь силой и надежностью мышц, вдыхая родной, волнующий запах. — Всё наладится.
Джон промолчал, но на ласку ответил, заключив её в объятия и привлекая к себе. Мэри спряталась в теплом кольце его рук, затрепетав, как испуганная птичка, и замерла, надеясь, что руки не разомкнутся, что утешат и убаюкают её, уставшую от самой себя и собственных подозрений.