Не могу больше

Глупо. Смешно.

Дико. Постыдно.

Он прижимал ладони к лицу, прикрываясь этим иллюзорным щитом от собственного безрассудства.

Что с ним творится, господи?

Что за ураган пронесся по безупречно вышколенному сознанию, разметав в прах годами отточенные приоритеты?

Ошеломленный страстными поцелуями и откровенными ласками, ни о чем другом Шерлок думать не мог. Он понимал, что необходимо переключиться на предстоящую встречу с братом; что у них с Джоном отчаянно мало шансов, и надо срочно придумать выход, предпринять, найти единственно верный путь; что вся существующая в этом мире правда сейчас, увы, не на их стороне. Но…

Но язык, губы, руки Джона затмевали любую мысль, и Шерлок тихо постанывал, охваченный небывалой истомой — Джон, Джон, Джон. Тело настойчиво требовало любви. Низменно, примитивно, животно. Он презирал себя за слабость, ненавидел за нежданную и неуместную похотливость, за неспособность к рационализму и трезвости в самый нужный момент, но продолжал погружаться в эротический транс, как подросток, впервые узнавший вкус и запах желанного тела.

Дорвался. Распробовал.

Голова наотрез отказалась работать именно тогда, когда это было нужнее всего. Взбудораженная ласками кожа горела, а сильные небольшие ладони снова и снова гладили упругий живот. Плоть отвоевывала границы у разума, жар — у бесстрастного холода.

От стыда пламенели щёки, на глаза наворачивались злые слёзы, и, вжимаясь пахом в скомканное одеяло, Шерлок твердо решил: если Джон не вернется ни завтра, ни послезавтра, он уедет из Лондона навсегда.

Город, где не суждено осуществиться единственной мечте Шерлока Холмса, имеет все шансы стать ему ненавистным.

Дорогой Джон…*

*Little_Red_Hen, солнце (если забежала на огонёк), я не удержалась…))

Комментарий к Глава 29 Что ещё ты мне хочешь сказать?

http://cs616925.vk.me/v616925876/7d81/e88zWVdxG-w.jpg

========== Глава 30 Принимая решение, слушай сердце ==========

Позавтракать не получилось. Стоило Джону взглянуть на сервированный стол, как тошнота подкатила к горлу, осев в желудке бурлящей тяжестью. Мутило даже от запаха кофе.

Черт знает что.

С трудом протолкнув по пищеводу пару горьких глотков, он вытер губы салфеткой. — Почему ты не на работе? — И понял, насколько неудачен вопрос: на сидящую напротив, опухшую и помятую Мэри было жалко смотреть.

— Позвонила, сказала, что нездорова. Ты считаешь, с таким лицом я могу появиться в офисе? Счастливейшая из женщин…

Джон промолчал.

— Приму ванну, сделаю маску, отлежусь. Почему ты не ешь? Не голоден?

Голоден. Но румяная куриная грудка, окруженная россыпью горошка и ломтиками картофеля, вызывала приливы отвратительной мути.

— Прости, не хочу. Довольно рано для такого сытного блюда.

— Уже далеко за полдень, Джон.

Серьезно? Черт возьми. Ну что ж, прекрасный повод закончить тягостный фарс под названием семейный завтрак.

Он ещё раз прикоснулся губами к кружке, делая вид, что пьет, ненавидя себя за постыдные попытки самообмана, и поднялся из-за стола. — Мне пора. Сегодня дежурство. Заскочу перед работой на Бейкер-стрит.

От сказанного обоих кинуло в жар: слова прозвучали завершающим аккордом того, что измучило их этой ночью, обнажило и вывернуло наизнанку души и наконец заставило посмотреть друг другу в глаза прямо, ничего не скрывая.

Да, Мэри, я еду к Шерлоку, и это не обсуждается.

Мне трудно, больно и очень обидно, но я постараюсь привыкнуть, Джон.

Жизнь потекла по новому руслу, неизведанному, полному крутых и опасных изгибов, и даже в тихой заводи легко можно было пойти ко дну.

Откровенная правда в синем взгляде: очень хочу к нему.

И откровенная ложь в изумрудном: что ж, это не самое страшное в моей жизни.

Стоило ли продолжать? Возвращаться? Удерживать? Унижаться и плакать? Ради чего? Ведь такую жизнь никто из них для себя не хотел.

Накатившее сожаление было мучительным, причиняющим острую боль. Сколько сил им потребуется, чтобы не заблудиться в хлипких, готовых в любую минуту обрушиться стенах пртворства? И будут ли эти силы?

Мэри первой отвела взгляд. Упрямо поджала губы. Сощурилась. Нет, она пока не готова сдаться. Даже если победы ей не видать.

Всё равно. Мне всё равно. Я попытаюсь. Буду карабкаться. Тащить нас обоих. А боль… Иногда боль — всего лишь подтверждение того, что ты ещё дышишь. Кто, какой наивный глупец сказал, что любовь — наслаждение? Это пытка, и я её выдержу.

— Да-да, конечно. Иди. И передавай привет. Ему. — Ярость вспыхнула в груди неожиданно, и так мощно, что перехватило дыхание. Захотелось грязно выругаться, оскорбить, уничтожить. Налететь со стоном и воем и вцепиться в отросшие посеребренные пряди — за что ты со мною так?! Но Мэри справилась с приступом, и голос её прозвучал тихо, безжизненно-слабо: — Джон, я в самом деле не против ваших с Шерлоком отношений. Помни об этом…

…когда снова захочешь на него взгромоздиться.

Его глухое бешенство доставляло странное извращенное удовольствие. И побелевший взгляд. И дрожащие пальцы, гневно рванувшие пуговицу видавшего виды жакета. И натянутая кожа на скулах — желваки так и ходят, так и перекатываются. Когда-то она с похожим любопытством наблюдала терзания внешне бесстрастного Роберта.

— Не сходи с ума.

Мэри равнодушно пожала плечами — уже сошла. Но когда дверь за Джоном неслышно закрылась, снова заплакала.

*

Только на улице он смог раздышаться, но лучше не стало. Студеный воздух смешался с горечью, сосредоточившись в легких тоскливым жжением. Ничего хорошего их не ждет.

Но у заветных дверей горечь растворилась в радостном возбуждении. Джон позволил себе небольшую, предвкушающую задержку: ненадолго остановился, будто впервые окидывая взглядом знакомую улицу, с внимательностью египтолога всматриваясь в трещинки-иероглифы и потёртости старой кирпичной кладки, в царапинки на дверном молотке. Фиксируя в памяти каждую бесценную мелочь. Замечая всё, что когда-то не удосуживался замечать.

Он очень любил этот дом. Эту дверь. Этот порог. Только в этом доме, за этой дверью, за этим порогом он был по-настоящему счастлив.

Шерлок шагнул навстречу — обнять, но замер на месте, нервно поправляя воротник и одергивая манжеты рубашки. — Хорошо, что ты заглянул. Знаешь, я собираюсь… — Голос заметно дрогнул. — Привет, Джон.

Облегчение его было столь очевидным и столь огромным, что Джон едва удержался от счастливой улыбки.

Словно разыгравшейся пенной волной стерло тщательно наложенный грим: спокойствие королевское, невозмутимость абсолютная и немного привычной легкой холодности. Стерло мгновенно, стоило только Джону показаться в дверях. Остались лишь трепет ресниц, сияние глаз и неодолимое желание прильнуть — настолько неодолимое, что по стройному телу стекали каскады дрожи. И губы по-детски кривились. Сейчас бросится к ногам и разрыдается как ребенок.