Не могу больше

Слишком много всего случилось.

И как выживать дальше?

На сколько ещё его хватит?

Шерлок с занудным постоянством твердил, что нет необходимости наведываться каждое утро, что подобный романтизм обязательно выйдет боком и будет стоить Джону куда дороже, чем тот может себе представить. Что Джон осунулся, а под глазами «мешки, которыми запросто можно прихлопнуть». Что похож на пьяное привидение. Что того и гляди потеряет штаны — до того тощей стала его упрямая задница.

Но необходимость у Джона была. Всю дорогу от Места до Бейкер-стрит он дрожал в предвкушении поцелуя; задыхался в космическом безвоздушье до той самой минуты, когда приоткроются любимые губы, и можно будет наконец-то сделать долгожданный теплый глоток. И потом, какую бы чушь ни болтал этот многоумный и, несомненно, временами весьма ядовитый язык, с языком Джона он сплетался с предсмертной жадностью и подрагивал от сдавленных стонов.

И ведь ничего больше. Ничего. Прижаться как можно теснее и сомкнуть голодные рты — вот и вся радость. Да за этими драгоценными крохами Джон на брюхе по битому стеклу проползет. А от усталости ещё ни один влюбленный не умер.

Влюблен он был самозабвенно и страстно. И, как все влюбленные, изнывал. Довольствуясь малым, копил в себе необъятные груды желания, и от каждого вырванного у жизни объятия, от каждого соприкосновения тел его колотила дрожь. Невозможно с точностью определить, где была сосредоточенна основная сила влечения — в паху или в пальцах, которые покалывало от близости кожи и мягких волос. Или в гулко колотящемся сердце. Ниже плеч руки не продвигались, как бы яростно ни сжимали они напряженные мышцы, как бы ни тянуло провести ладонями по спине — перебирая ровные позвонки, поглаживая поясницу — и со стоном стиснуть округлые половинки.

Вымученная сдержанность изводила, но оба усердно делали вид, что всё не настолько критично. Секс? Да, желателен. Очень желателен. Но разве обнаженный низ живота важнее лица, раскрасневшегося от поцелуев? И шеи, заласканной любящими ладонями и губами?

Черта с два.

Джон отчаянно проклинал свою невиданную упертость. Своё решение не переступать черту. Разве спасло оно душу? Разве честно оно, если, лежа в обнимку с подушкой, он тысячу раз сделал с Шерлоком такое, от чего огненно плавились внутренности, и белье промокало насквозь? Он проклинал благородство Шерлока, который это решение поддержал, продолжая терпеливо сносить никому не нужный, идиотский каприз. Когда во время сумасшедших, атакующих поцелуев их вставшие члены с болезненной силой вдавливались друг в друга, Джон мысленно умолял Шерлока послать его высоконравственные заёбы к чертям и содрать с тощей задницы джинсы.

Но Шерлок всякий раз отстранялся.

Сердце ревниво сжималось: а надо ли Шерлоку большего? Не достаточно ли ему того, что есть? Да, он хотел — разве возможны сомнения, когда всё без слов очевидно? Но не так, как Джон. Не жаждал слепо, истошно. Даже в момент самого острого возбуждения, когда каменело в паху, когда Джон готов был кричать — настолько мучительным было каждое прикосновение, Шерлок разума не терял. Обнимал жадно, смотрел затуманенно, но из рук выпускал, делая два шага назад. Каждый раз эти два чертовых шага. И каждый раз — назад. Подальше от Джона.

Джон молча садился за стол: отдышаться и хоть как-то справиться с муторным кружением мира. Спрятать вздыбленную ширинку — свою позорную слабость, свой стыд. И злость накатывала черными волнами, сосредотачиваясь в дрожащем горле. Обличительные слова щекотали гортань словно полчища пауков.

Какой послушный. Давно ли? Да ты просто рад, что не приходится утруждаться. Конечно, зачем тебе измученный похотью и тоской идиот, который сморозил глупость, а теперь не знает, как выкрутиться. Да, глупость. Проклятую глупость, от которой уже тошнит. Решил уберечь свою совесть, испугался душевной грызни. А ты, между прочим, не особо и возражал. Покорно принял всё это тупое дерьмо. Конечно, на хрена нарушать устоявшийся химический баланс твоего безгрешного организма. Вокруг и без Джона Ватсона с его гребаным стояком и истерзанным сердцем полны штаны интереса. Как давно инспектор Лестрейд наведывался в эту гостиную? А? Что преподнес на блюдечке? Очередную «пеструю блондинку»? Не сомневаюсь. Хоть раз бы позвал с собой… Плюнул на всё и позвал. Жить. Любить. Может быть, только этого я и жду.

Чем несправедливее были эти невысказанные упреки, тем больше хотелось их проорать прямо в лицо. Прекрасное лицо. Дорогое. Любимое.

*

— О чем задумался?

Шерлок коротко вздрогнул, смаргивая медитативную поволоку.

— Ты что-то сказал?

— Всё ясно.

— Ни о чем я не думаю. Просто сижу.

— Врешь. Ты не можешь просто сидеть и не думать. Ладно. Я не настаиваю и уж тем более не собираюсь тебя пытать. Достань тарелки. Салфетки на верхней полке. И дойди, мать твою, до магазина. Я не успеваю.

— Да, конечно. Обязательно. Что с тобой?

— Ничего.

Завтракали в полном молчании. Хотелось поскорее уйти. Хотелось не уходить никогда. И заспанный Шерлок так по-домашнему уютен. И усталость давит на позвоночник.

Прилечь бы. Закрыть глаза.

— Мне пора.

— Тебя что-то тревожит, Джон. Не уходи так.

Блядь, что-то тревожит… Естественно, судьбы мира.

— Как — так?

— Тяжело.

— Не выдумывай. Мне в самом деле пора. И не надо меня сканировать, хорошо?

— Хорошо.

Стало легче? Доволен, что ухожу? Ясное дело, тебе же есть чем заняться. Стоит только захлопнуться двери за идиотом Джоном… Глупо пытаться меня обмануть. Не выйдет. И пошел к чертовой матери со своими вечными тайнами.

— Пока.

— До завтра?

— Как получится.

Проклятье. И без того тошно, а тут ещё это. Вот уж не ожидал. И как же больно жрет изнутри — не меньше, чем тоска по тебе, Шерлок. Зачем ты так? Неужели я заслужил недоверие?

Уходил он с излишней поспешностью, но на пороге притормозил и, резко обернувшись, посмотрел в упор.

— Ты правда любишь меня?

— Что за вопрос? — Шерлок огорошен. И, кажется, даже слегка напуган.

— Нормальный вопрос. Но нормального ответа не прозвучало. Будь здоров.

— Джон. Джон, черт побери!

— Не кричи.

Джон хорошо его изучил, времени на это было вполне достаточно — как оказалось, целая жизнь. Последние несколько дней Шерлок выглядел рассеянно-отрешенным. Отсутствующий, нездешний взгляд, перечерченная тонкой линией переносица, сосредоточенно сжатый рот — знакомый портрет. Таким Шерлок бывал в периоды полного погружения в новое дело. Тогда, давным-давно, когда жизнь не казалась непролазной трясиной.

Есть? Спать? Джон, я тебя умоляю. Мне сейчас не до примитивной возни.

Вот и сейчас: захвачен, увлечен, очарован. Все признаки одержимости на лицо.

Дело. У Шерлока новое дело. О котором почему-то не обязательно знать другу и недолюбовнику Джону Ватсону. Что ж, раскисший, на грани издыхания Джон ему не помощник. Сыщик с нежным сердцем. С больными глазами. Неуверенный в себе. Придавленный чувством вины. Истекающий медом любви неудачник. Конечно, на такого надежды мало. А ну как дрогнет рука? Да и от маленького смешного мозга, основательно потрясенного нахлынувшим счастьем-несчастьем, толку почти никакого. Досадный балласт, и только.

Не приду ни завтра, ни послезавтра. И никаких чертовых поцелуев.

***

Два дня Джон не появлялся на Бейкер-стрит.

Удивительно, но он не страдал, не сходил с ума. Звонил Шерлоку, фальшиво посмеиваясь, что тот может наслаждаться свободой и пустым холодильником, и втайне радуясь недоуменному граду вопросов: все ли в порядке? не болен ли Джон? когда его ждать? завтра? нет? почему? а когда? что значит — не знаю?

Не знаю — значит, не знаю. С чего это ты переполошился? Привет инспектору Лестрейду. Работодателю, мать твою.