Не могу больше

Но именно на исходе двух этих дней без Шерлока он сорвался. Срыв был коротким и странным, но основательно надорвавшим душу и положившим начало тяжелой, глухой безнадеге. И новому срыву. Безобразному.

На этот раз война не преследовала Джона запахом бойни. Ночь за прикрытыми веками была абсолютно пуста. Пуста и черна. Нагретая яма без проблеска звездного света. Проснулся он не от ставшего уже привычным кошмара. Его разбудила весьма прозаическая причина — переполненный мочевой пузырь. Захотелось банально отлить. Он распахнул глаза, с тяжелым вздохом переворачиваясь на спину, и вперился в проступающий из тьмы потолок. Диван отозвался злорадным поскрипыванием, поясница, позвоночник и мышцы спины — тянущей болью.

Достала эта долбаная развалина.

Джон сходил в туалет, ополоснул руки, лицо, насухо вытерся и пригладил задорно торчащий вихор, а потом, сдернув с дивана плед, отправился в спальню. Плотно закутавшись и подложив под голову одну из разбросанных на кровати подушечек, он лег рядом с женой, прислушиваясь к растекающемуся по мышцам блаженству.

В конце концов, сколько можно себя истязать? Кости трещат.

Мгновенно проснувшись, Мэри с неожиданной силой и ловкостью выпутала мужа из надежной плюшевой обороны и жарко прильнула.

— Джон…

Рука проворно скользнула в трусы, отчаянной горстью сжав гениталии. Пальцы зарылись в короткие волоски, лихорадочно лаская нежную кожу. Не игривости, не дразнящей фривольности — одна стихийная страсть.

В паху резануло остро и больно. Загорелось, напряглось, взмокло. Джон застонал и грубо выдернул наружу повлажневшую руку. — Нет.

— Почему?

Он слепо шарил вокруг себя — прикрыться, спрятаться от настойчивых рук. Нелепо, по-детски глупо. И дрожь по телу неслась пугливая, ребячья.

— Почему, Джон? Ты же пришел. И ты хочешь.

— Хочу.

Она прижалась лицом к плечу. Боже, боже, неужели… Сухой жар опалил кожу. Оставил след, который захотелось немедленно смыть ледяной водой.

— Мэри, прошу тебя.

— Не надо, милый. Я всё понимаю. Тебе очень трудно сейчас. Но мы справимся с этим… с этой бедой. — Губы торопливо пробегались по скулам и подбородку. Ещё немножко, и будет захвачен рот: жадный до ласк язык ворвется, и настрадавшуюся в одиночестве женщину охватит сладкая дрожь. — Ты мой. Ты сильный. Боже, какой ты сильный. Мужчина…

Джон резко тряхнул головой, как надоедливое насекомое отгоняя её поцелуи. Протестующий, полный горечи взгляд отрезвил, пригвоздил Мэри к кровати: не пошевелиться, ни сдвинуться с места. Ныли соски, по бедрам лился огонь.

Он что, издевается?

— Но… Джон?

— Прости. Прости за всё.

— Уже простила. Мы вместе. Я люблю тебя. — Порывисто обняла и притянула к себе. — Иди сюда.

— Это невозможно. Невозможно, понимаешь? Ты красивая, Мэри. Очень красивая. Нежная. Милая. — Неожиданная ярость оглушила и ослепила. Блядские три недели вывернули его наизнанку. Расплавили, превратив в дерьмовую лужу. Горло жарко вскипало шипящими воплями: — Но, мать твою, никогда, никогда больше не трогай меня руками! Никогда! Никогда! Слышишь? Никогда!

Мэри в ужасе отшатнулась. Удар казался ей неизбежным: до неузнаваемости изменившееся, чужое лицо заливала смертельная бледность, губы тряслись, в глазах полыхала откровенная ненависть. Сейчас он сожмет кулаки и уничтожит остатки её мечты.

За что?

Но ярость схлынула так же внезапно, как накатила. Джон перевел дыхание и взглянул виновато, измученно. — Прости. Бога ради, прости. Не знаю, что происходит.

Голова опущена, плечи поникли — весь сплошное несчастье. В сочетании с довольно заметной эрекцией это выглядело до омерзения карикатурно.

И она вообразила, что этот истерик, этот нытик способен её ударить? Поднять руку на хрупкое слабое тело? На секунду ей стало жаль, что этого не случилось. Было бы забавно наблюдать потом, как поедает его раскаяние. Как раболепно замаливает он свой непростительный грех. Как смотрит побитым псом. Как падает всё ниже и ниже.

Не знаешь, что происходит? А я вот знаю. Знаю всё о тебе, милый Джон. Благородный. Порядочный. Честный. Совсем извелся, бедняжка? Уж лучше бы ты его трахал.

— Какого чёрта ты сюда притащился? — холодно спросила она. — В который раз убедиться в своей власти над дурочкой Мэри? Убедился?

— Да какая там власть. — Джон поднялся с кровати, сгребая плед и бесформенным комом прижимая его к груди. — Просто устал. Всё тело болит. И там… Черт. Там страшно.

— А здесь, по-твоему, весело? Проваливай, и не мешай отдыхать.

*

Утром Мэри аккуратно разложила подушечки, и спальня вновь засветилась надеждой.

Ничего, ничего. И такое бывает. Главное — верить. И ждать.

Приняла душ, изгоняя следы жесточайшей бессонницы и оскорбительного унижения. Поставила в микроволновку творожную запеканку. Заварила свежего чаю.

Внимательно разглядывая углубившиеся морщины и скорбно сведенные брови спящего мужа, поняла, что любит его бесконечно, и никому не отдаст.

— Джон. Джо-он. Просыпайся.

За чаем она предложила сходить в кино.

— По-моему, мы засиделись дома. Развеемся? Выпьем пива.

Джон молча кивнул.

— Ты похудел. Ещё чаю? Запеканка, по-моему, удалась.

*

Фильм оказался забавным. Кадр за кадром мелькала перед глазами легкая, беспроблемная жизнь, полная приключений и комичных нелепиц. Джон улыбался. Мэри громко смеялась и прижималась к его плечу.

Ночью он спал как убитый — ни разу не шелохнувшись.

Проснулся ни свет, ни заря. Наскоро умывшись, одевался, не попадая в рукава и штанины — такая била его лихорадка. Шипел от злости и нетерпения, матерился вполголоса. В такси метался от окна к окну, и круто облитый парфюмом кэбмен бросал в зеркало раздраженные взгляды: что за придурок скачет по тщательно вычищенному салону? С утра одни ненормальные. Начался денек…

У дверей квартиры Джона шатало из стороны в сторону, и невозможно было устоять на ватных ногах.

К Шерлоку он готов был броситься прямо с порога, но стоически обуздав зудящее нетерпение, спокойно разделся и проследовал в кухню. Именно проследовал — лениво, неспешно, позевывая в кулак.

— Не спится? — Он придирчиво огляделся по сторонам: кухня выглядела чистой и нежилой. — Вот уж не думал, что ты такая ранняя пташка. Половина седьмого.

— Какого черта ты пропал на три дня?

— Отдыхал. Кто-то говорил о моих ужасных мешках под глазами.

— Они стали ещё ужаснее.

— Спасибо. Всегда подозревал, что красотой не блещу. Ни красотой, ни умом, ни, как оказалось, решительностью.