(Не) верю. В любовь

Я смотрю в зеркало. Лицо бледное, глаза красные и воспалённые. Скула и переносица заклеены пластырем.

Кажется, я ночью с кем-то дрался. Не помню. Ни черта не помню. В башке только звонкая пустота.

Рука болит, но я не могу вспомнить, как её повредил. Может, упал? Или кого-то ударил? Воспоминания размыты, как будто кто-то взял ластик и стёр всё, что было сразу после первого стакана. Да, пить я совсем не умею. Да и не пил никогда прежде. До сегодняшней ночи. Просто решил, что одну заразу, отравляющую мозги и душу, нужно вытравить другой.

Включаю воду, брызгаю на лицо. Холодная вода немного возвращает меня к реальности. Но запах девчонки всё ещё витает в воздухе. Как будто она здесь, рядом. Находится в комнате, окутывает ароматом волос. Я оборачиваюсь, естественно я в ванной один. В голове звенит от резкого поворота головы.

Чёрт, я схожу с ума! С остервенением тру лицо, бью себя по щекам.

Я открываю аптечку, нахожу таблетки от головной боли. Глотаю их, запивая водой прямо из-под крана.

Снова кажется, что чувствую запах девчонки. Подношу руку к лицу. Блин! Что я вчера сделал? Или утром?

— Блин, — сиплю, хватаясь за голову.

Возвращаюсь в комнату, сажусь на кровать.

Я решил, что клуб — это выход. Идиот. Теперь стало только хуже. Теперь она не только в моих мыслях, но и в каждом углу чёртовой комнаты. Только бы я её ничего не сказал…

Таблетка начинает действовать через полчаса. Я привожу себя в порядок и спускаюсь на первый этаж. Мучает совесть. Я боюсь смотреть в глаза маме. Надеюсь, она не видела меня бухим. Знаю, что ничего не скажет. Но я не хочу подводить её.

Но в доме стоит оглушающая тишина. Захожу на кухню, на столе стоит тарелка, накрытая плёнкой. Рядом записка: «Твой завтрак, сынок. С любовью, мама».

Улыбка трогает губы. Я тяжело вздыхаю и сажусь за стол. Держу в пальцах записку и думаю о том, что мне повезло в долбанной и ничтожной жизни лишь дважды. С сестрой и приёмными родителями.

В ледяной комнате воняет перегаром, дерьмом и заплесневевшей едой. Я трясусь под дырявым и серым одеялом, тщетно пытаюсь согреться. Сквозь выбитое окно в комнату врывается ветер, швыряет пригоршни снега прямо на прохудившийся матрас, небрежно брошенный на пол. Тяну руку к батарее, но она такая же ледяная, как и всё в этом доме. Желудок сводит от голода, губы трескаются от обезвоживания. Последний раз я ел три дня назад. Поднимаюсь с пола, подхожу к окну и, не обращая внимания на мороз, рукой зачерпываю снег. Отправляю в рот. Горло болит, но желание пить куда сильнее. Я смотрю на улицу сквозь разбитое стекло. За окном — бескрайняя белизна, снег, который, кажется, никогда не перестанет падать. В окнах напротив горит свет. Я прижимаюсь носом к стеклу, с жадностью и завистью наблюдаю за семьёй, собравшейся вокруг стола. Женщина порхает по кухне, ставит тарелки на стол, целует детей. Я вижу, как они смеются. Они счастливы.

Слышу за спиной надрывный кашель. Оборачиваюсь. Ксюша проснулась и сейчас лежит на кровати, смотря в потолок. Последнее время она ни на что не реагирует. Просыпается. Смотрит в одну точку. Кашляет с надрывом. Задыхается. И снова засыпает.

— Ксюша, — иду к сестре, забираюсь на кровать, сворачиваюсь рядом с ней клубком.

Сестра поднимает руку, кладёт мне на голову. Дышит с хрипами. Прикрывает глаза, проваливается в сон. Мне хочется разбудить её, попросить поиграть со мной, но я знаю, что у сестры нет сил.

В коридоре раздаются шаги, дверь открывают пинком ноги. Я сжимаюсь, когда вижу в проёме фигуру отца. Он снова пьяный. Пошатывается, цепляется пальцами за косяк двери. Окидывает взглядом комнату, цепляется за кровать.

— Вот вы где, щенки.

— Борис, что ты задумал? — голос матери визгливый, бьёт по ушам.

— Нагуляла от меня, стерва! Я так и знал. Так и знал.

— Уймись, Борис. Я кроме тебя ни с кем…

Мать налетает на отца, начинает его колотить кулаками, он с силой отталкивает её. Женщина ударяется головой о стену, сползает по ней и затихает. Больше не шевелится.

— Щенки. Нагуляла тварь такая.

Мужчина подходит к кровати и хватает Ксюшу, которая открывает глаза и вяло пытается пошевелится.

— Отпусти её, — я подскакиваю следом и начинаю колотить отца, который направляется к окну.

— Ах ты тварь, — орёт мужчина, когда я наскакиваю на него и зубами впиваюсь в его ногу.

Он дёргается, из-за чего мой шатающийся молочный зуб вылетает. Изо рта по подбородку идёт кровь. Но я не замечаю этого, потому что я всеми силами должен защитить сестру. Брыкаюсь. Машу кулаками. Пытаюсь достать до отца, но он, как котёнка, хватает меня за шиворот, подходит в окну, распахивает его и швыряет в сугроб со второго этажа.

— Мужик, ты с ума сошёл? — орёт кто-то.

Меня обжигает холодом, всему телу невыносимо больно. Снег жжётся, забивает рот, нос и уши.

— Маленький, — меня достают из сугроба, начинают ощупывать, — где болит? Ты меня слышишь?

А я не вижу ничего кроме окон квартиры, откуда следом за мной отец швыряет Ксюшу. Я дёргаюсь, ору как резанный. И без сил обмякаю, когда вижу, как её ловит огромный мужчина.

Дальше всё смазано и быстро — скорая, врачи, больница, полиция, органы опеки. И переезд в детский дом. Родственников, которые могли бы взять над нами опеку, нет.

В детском доме всё было по-другому. Чисто, тепло, пахло едой. Но я не мог привыкнуть. Ксюша всё ещё оставалась в больнице. Доктор мне сказал, что у неё пневмония и что сестра спит очень крепким сном, а трубки, которые к ней ведут помогают ей дышать. Каждый день я просыпался с мыслями о сестре. Вспоминал, о том, как она лежала на кровати, смотрела в потолок и надрывно кашляла. Я боялся, что больше никогда её не увижу. И думал о том, что должен был заботиться о ней лучше, ведь я мужчина. Воспитатели пытались быть добрыми, дарить заботу, но я не мог им доверять. Я никому не доверял. Моя короткая жизнь тому меня научила. Каждый взгляд взрослых, каждое слово казались мне подозрительными. Я замыкался, молчал, прятался в углу.

Ночью я часто просыпался от кошмаров. Мне снился отец, его пьяный голос, его руки, которые хватали Ксюшу и тащили к окну. Мне снилась мама, которая лежала на полу, не шевелясь. Я кричал во сне. Меня таскали к психологам, давали лекарства. Но всё повторялось каждую ночь — я кричал, потом начал ссаться под себя. Меня высмеивали. Тогда пришлось драться на смерть, чтобы доказать, что я не «ссыкун», что эта кличка мне совершенно не подходит.

Меня сторонились. Избегали. Я с каждым днём замыкался всё больше. Никому не доверял. Дрался, стоило кому-то сказать что-то оскорбительное. Так прошло полгода. А потом приехала Ксюша. Худая, бледная, но такая родная. Её завели в мою комнату, а мне показалось, что солнце выглянуло из-за туч.