(Не) верю. В любовь

Сестра была слабой, её пытались обижать, но с ней рядом всегда был я. Иногда она плакала по ночам, и я подходил к ней, ложился рядом и обнимал. Мы не говорили о прошлом. Мы просто держались друг за друга. Я перестал кричать во сне. Кошмары не исчезли, но стали не такими страшными, будто отступили, почувствовав, что я больше не один. Ксюша научила меня маленьким хитростям: как дышать глубже, чтобы не задыхаться от страха, как сжимать кулаки, чтобы не дрожали руки.

Ксюша хотела в семью, а я никому не мог довериться. Ксюша нравилась всем — хрупкая, нежная, молчаливая. Ей умилялись все. Но когда их взгляд останавливался на мне, никто не решался взять нас. Я всех отталкивал. Кто-то пытался нас разлучить, взять только Ксюшу, но тогда сестра закатывала такую истерику, что потенциальный родители бежали прочь.

И только МАМА никак не отреагировала на мой взгляд исподлобья. Я до сих пор помню этот день, когда она вошла в комнату, где мы смотрели телевизор. Она будто вплыла. Тонкая, как тростинка, красивая настолько, что смотреть больно. В белом платье, в туфлях на невысоком каблуке. Светлые волосы волнами спадают по спине до самой поясницы. Голубые добрые глаза смотрят с лаской.

Я оторвал взгляд от книги, забыл обо всём на свете, смотря на женщину, от которой исходило тепло. Она с ласковой улыбкой окинула взглядом всех собравшихся в комнате. И задержала взгляд на мне. Её взгляд был таким пронзительным, будто она смогла прочесть все мысли, блуждающие в моей голове. Она вскинула тонкую руку, убрала волосы от лица, из-за чего зазвенели браслеты на запястье. Улыбнувшись, стуча каблуками, прошла к дивану, на котором устроился я.

Присела рядом, обдавая нежным запахом, снова улыбнулась.

— Привет. Что ты читаешь?

— Здрасте, — глянул на неё исподлобья. — А твоё какое дело?

Ждал, что она оскорбится, подожмёт губы и отвернётся. Она первая, кто подошла ко мне за все годы, которые я провёл здесь. Её добрая улыбка разозлила. Наверное, прикидывается, как и все остальные. У неё хватит терпения терпеть мои хамства на три минуты, потом оскорбит. Либо ударит. И уйдёт.

— Мне очень интересно, — она улыбается ещё шире. — Ты с таким сосредоточенным видом читал.

Я поворачиваю ей книгу Канта и бурчу:

— Вы о таком даже не слышали. Книгу, небось, в жизни в руках не держали.

— Отчего же? Я училась в университете на направлении филологии. И у нас целый год был курс философии.

Я фыркаю. Отворачиваюсь. Но спустя минуту снова возвращаю взгляд к красивому лицу.

Она не отводила взгляда, смотрела на меня так ласково, что становилось не по себе. Её голубые глаза продолжали светиться тёплым любопытством. Казалось, она не замечала моей грубости, просто решила не обращать на неё внимания. Её спокойствие раздражало до трясучки, но в то же время вызывало странное чувство, которое я не мог понять.

— Что ты думаешь о Канте? — спросила она, слегка наклонившись ко мне, так что её волосы снова упали на лицо.

Её запах окутал, а мне захотелось чувствовать его постоянно. Женщина снова откинула волосы назад, и браслеты снова зазвенели.

— Думаю, что тебя не касается, что я думаю, — пробурчал я, но уже не так резко, как раньше. В её голосе не было ни капли фальши, и это сбивало с толку. Почему она продолжает так смотреть? Почему не отсаживается?

— Мне интересны твои мысли, — улыбается уголком губ. — Так что ты думаешь о философии Канта?

Я замер, не зная, что ответить. Её настойчивость была невыносимой, раздражающей, но в то же время завораживающей. Она не уходила, не злилась, не пыталась меня унизить. Она просто сидела рядом, смотрела на меня и ждала. Улыбаясь и не торопя. И в этот момент я понял, что хочу удивить её. Показать, что я умный. Что в свои двенадцать я куда умнее многих взрослых. Что я знаю вещи, о которых воспитатели и учителя даже не подозревают.

— Я бы поспорил с его взглядом на свободу воли. Кант считает, что человек свободен, только когда действует в соответствии с моральным законом, который он сам для себя устанавливает. Но разве это не слишком узкое понимание свободы? Ведь свобода может проявляться и в спонтанности, и в творчестве, и даже в ошибках. Не слишком ли строго Кант ограничивает человеческую природу, пытаясь вписать её в рамки рационального долга?

Женщина молчит, смотрит на меня с каким-то затаённым восторгом, улыбается уголками губ.

— Я не столь умна, Адам, — говорит тихо. — Я уверена, что у меня будет чему у тебя поучиться.

— Учитесь у других, — я складываю руки на груди. — Я не учитель.

— Но я хотела бы, чтобы ты стал моим сыном.

Я смотрю на неё исподлобья, не верю. Я не мог ей понравиться. Я никому не нравлюсь.

— Я бы хотела общаться с тобой.

— Я не один! У меня есть сестра, — бурчу себе под нос.

— Я знаю, — женщина улыбается. — Ксюша. А я не представилась тебе. Я Ольга Захаровна.

— Угу.

— Не покажешь мне свою комнату? — склоняет голову к плечу, из-за чего волосы скользят по плечам, словно золотое полотно.

Красиво! Завораживает.

Я молчу, смотрю на неё, пытаясь понять, что ей от меня нужно. Она кажется такой… искренней. Но я не верю в искренность. Всё это кажется какой-то игрой. Не может она хотеть меня усыновить. Просто не может. Таких как я не любят. Но она продолжает сидеть на краю дивана, смотреть своими тёплыми глазами и улыбаться, будто денег выиграла.

— Моя комната — не музей, чтобы туда ходить, — бурчу, но всё же поднимаюсь с дивана и иду в свою комнату.

Не оглядываюсь, делая вид, что мне всё равно. Но я слышу стук каблуков, чувствую облегчение. Пошла за мной.

В комнате царит привычный беспорядок: книги лежат стопками на полу у кровати, одежда лежит на стуле, гитара в углу. Я чувствую, как она осматривает всё, и мне становится неловко.

— Ты играешь? — она указывает на гитару, её голос звучит мягко.

— Иногда, — отвечаю коротко, не глядя на неё.