Небо в кармане 3

Круг над полем, ещё один. Со снижением, чтобы весь процесс наблюдать. Поэтому и приземление парашютиста хорошо разглядел. Сколько не отрабатывали мы с Глебом Евгеньевичем этот момент, а вопреки моим рекомендациям не стал Котельников на бок падать, удержался на ногах. Зато грамотно погасил купол. А дальше я уже ничего не видел, снова на поле бросилась публика. Ан, нет, увидел взлетающего над толпой артиста.

Что ж, придётся ещё какое-то время покружиться над полем, пока восторги не улягутся.

А садиться на поле, как намеревался сделать после приземления парашютиста, не сел, просто не смог. Некуда было садиться. Если только на головы набежавшей публики. Вот и кружил, периодически контролируя остаток топлива в баке и прикидывал, хватит ли мне бензина, если придётся уходить на запасной аэродром.

О! Наконец-то свершилось! Кому-то из начальства, я даже догадываюсь, кому именно, пришла в голову светлая мысль отдать приказ навести на поле порядок. Вот и господа полицейские показались, организовались и потихонечку, помаленечку принялись народишко любопытный выдавливать назад, на трибуны.

Сначала на руках отнесли к трибунам Котельникова, это я отлично рассмотрел. Даже увидел, как торжественно за ним несли парашют, словно шлейф. Он ведь то ли забыл, то ли не до того ему было, но подвесную с себя не скинул.

Потом очистили поле, отогнали жадную до зрелищ публику за беговые дорожки, выставили поваленное ограждение. Можно садиться. Но не сейчас. Не забыл я взгляд императора в мою сторону. Поэтому под занавес покручусь немного, выполню показательную программу, глядишь, и отпустит государя.

Змейка, восьмёрка, почти боевой разворот с полубочкой и переводом самолёта в пикирование. Разогнал скорость, вывел из пикирования низко-низко, ниже верхушек деревьев. Каюсь, увлёкся, на зрителей сработал. Не без расчёта, конечно, но с выводом подзатянул немного. Поэтому сразу потянул ручку на себя, пошёл в резкий набор под восторженные крики довольной публики, прислушиваясь к потрескиванию лонжеронов. А может, то мне показалось, и на самом деле нигде ничего не потрескивало, просто ветер шумел в расчалках и подкосах. Выполнил горку, завалил аппарат в левый крен и отдал ручку от себя, заскользил вниз, завертелся в крутой спирали.

Дальше горизонт, площадка и заход с разворота. Коснулся земли точно напротив «Т».

Ну а то, что посадочным знаком послужило неубранное чучело, так что? Оно же так знакомо грабли в стороны раскинуло, самой маковки нет, по плечи её оторвало, нижние конечности вытянулись и вместе лежат. Кто сказал, что не «Т»? То-то.

Оставляя на поле чёрные на белом колеи, самолёт подрулил к месту стоянки и там остановился. Весело фырчавший мотор сбросил обороты, чихнул и замолчал. А мне из кабины как-то вылезать не хочется, очень уж хмурые лица у набежавших и окруживших самолёт жандармов. И Изотов куда-то запропастился. Оглянулся по сторонам, нет нигде моего ангела-хранителя. Наверное, Котельникова охраняет, от лап возбуждённых зрителей спасает. Эх, погорячился я с этой двойной демонстрацией, не нужно было этого перед царской семьёй делать. А с другой стороны, нужно. Благодаря этому присутствию здесь и прессы много, и публики благородного сословия полным-полно. Так что резонанс обеспечен. Теперь нужно правильный тон этому резонансу задать. Где тут журналисты?

Поманил мнущихся за жандармскими спинами фотографов, покивал довольным и засуетившимся репортёрам, принял горделивую позу. Защёлкали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки. Вот и моя толика славы подоспела…

Глава 19

Понежиться в лучах славы, то есть в вспышках фотоаппаратов мне не дали. Пишущую братию быстро оттеснили в сторону, а меня подхватили под микитки и…

Преувеличиваю, само собой, не подхватили, а вежливо пригласили пройти в императорскую ложу, чтобы предстать «пред ясны очи самого». Судя по оперативности приглашения и поведению сопровождающих, «сам» явно не в духе от разыгранного нами представления. Ну и ладно, на аплодисменты и всенародное признание я не рассчитывал, мне бы дело с мёртвой точки любыми способами сдвинуть. А я разнос переживу, закалка ещё с моего времени присутствует. Да и что такое серьёзное мне по большому счёту могут предъявить? Ни-че-го!

И я пошёл к трибуне под перекрёстными взглядами толпы, в сопровождении редких аплодисментов, под разудалый свист восхищённой публики попроще, под горячими взглядами экзальтированных девиц из среднего сословия. За полицейское оцепление вышел без проблем, а вот дальше начались сложности. Эмансипация и сюда успела проникнуть в гиперболизированных масштабах. Или даже не эмансипация, а простая распущенность и падение нравов. То и дело какая-нибудь особо впечатлительная персона прорывалась через плотный коридор стражей порядка, висла у меня на шее, чмокала куда-придётся, цеплялась за одежду изо всех сил, пока её оттаскивали господа полицейские и что-то восторженное кричала. Что именно, не старался прислушиваться и понять, слишком нешуточные кипели вокруг страсти, очень уж много было подобных криков, и прислушиваться к каждому из них было просто невозможно. М-да, как-то погорячился я с «лучами славы», сидел бы лучше где-нибудь в тени и не высовывался…

В таком виде я и предстал перед их величествами, в растрёпанной одежде, которую как не поправлял, а привести в порядок всё равно не получилось, в размазанной на щеках помаде, в пудре и с растерянным выражением лица. Каюсь, последнее я специально не стал убирать, надеялся таким образом на снисхождение. Схитрил, а кто бы на моём месте поступил иначе? Просто воспользовался ситуацией к своей выгоде.

И этот приём сработал. Его величество при виде подошедшего меня скривился, словно лимон проглотил, Мария Фёдоровна вроде бы как и неуловимо, но всё-таки поморщилась и, ура, откуда-то из рукава волшебным образом выдернула кружевной платочек и протянула мне:

— Приведите себя в порядок, Николай Дмитриевич.

Тут же появилось небольшое зеркальце, и я под внимательными взглядами всех собравшихся здесь, на трибуне, принялся оттирать лицо. Ещё больше размазал, очень уж платочек не подходил для моих нужд. Лицо стало однотонно розовым, как у поросёнка на картинках. А дальше что делать? Возвращать императрице грязный? Ни в коем случае! Но и оставлять его себе тоже нельзя, не положено. И снова на помощь пришла Мария Фёдоровна:

— Оставьте себе, не мучайтесь.

Так и убрал в карман замусоленную тряпочку. Называть сейчас вот этот грязный батистовый комочек платком язык не поворачивается. Одна радость — вещь статусная. Как-никак из рук императрицы получена, гордиться можно. Отстираю, выглажу и детям или внукам своим буду потом показывать и хвастаться. А что? Ведь будут же у меня когда-нибудь свои дети?

Александр Александрович посмотрел на мои мучения, ещё сильнее, хотя куда уж больше, скривился, хмыкнул. Показалось даже в какой-то момент, что сплюнуть хотел, да воспитание не позволило. Оглянулся на дочерей, перехватил брошенный в мою сторону восхищённый взгляд Ольги, оценивающий Ксении, и хорошо заметно было, как ещё больше расстроился. Или рассердился. Покачал головой и отправил меня прочь. Со словами:

— Потом поговорим…

Я и ушёл, на ходу раздумывая, что это было и как всё это понимать. Как опалу? Или как прощение? Но и голову долго не ломал, зачем зря ломать, когда ни на что повлиять не могу. Одно насторожило, очень уж заинтересованный взгляд их высочеств, Ксении и Ольги. И насторожило сильно, заставило задёргаться, не нужно мне подобного интереса. Воистину, в небе проще…

* * *

Зима пролетела в хлопотах. Никто никуда меня не дёргал, разговор с государем состоялся, но нашего с Котельниковым афронта не касался, словно ничего и не было. А вот завода и нового производства ещё как коснулся. Империи нужны были мои самолёты практически в неограниченных количествах. Это я так говорю, поскольку прекрасно понимаю те задачи, что мне его величество нарезало. Что-то нехорошее грядёт, чую.