Нелюбимый
Шрифт:
— Вот что я помню: мы ели яйца, потом ты предложил мне несколько книг, пока ходил в магазин, — медленно говорю я, пытаясь сформировать хронологию событий. — Я читала одну из них… а потом…
— А потом…?
Я быстро заканчиваю.
— А потом мы просыпаемся вместе, и ты называешь меня ангелом.
Он вздыхает, зажав нижнюю губу между зубами, прежде чем её выпустить.
— Вчера у тебя была лихорадка. Очень плохая. Когда я вернулся домой из магазина, ты вся горела.
Джем, прости.
Нечёткие воспоминания начинают всплывать из моего подсознания.
— Я… я была изрядно не в себе?
— Была. Жар спал только после полуночи.
— Я мало что помню. Что… что я делала?
— Ты говорила о ком-то по имени Джем, когда я приехал сюда. Расстроено. У тебя была инфекция. Мне пришлось вскрыть один из твоих порезов, очистить его, промыть и снова зашить.
— Боже мой.
Я не испытываю неловкости из-за того, что Кэссиди ухаживал за мной, потому что он не дал мне повода не доверять ему, но мне чрезвычайно не нравится, что я не могу вспомнить.
— Ты доктор?
Его губы дрогнули.
— Ты спрашивала меня об этом прошлой ночью. Ответ — нет… Я, ну, я вроде как фельдшер.
— Вроде как?
Он усмехается.
— Вчера ночью ты тоже спрашивала меня об этом.
— И…?
Он морщится.
— Фактически, я не сертифицирован… но я прошёл тест и сдал его на отлично.
Ещё один странный кэссидиизм. Я начинаю к ним привыкать.
— Хм. Окей. Так что меня лихорадило, и я была не в себе, и ты меня вылечил… снова.
Он пожимает плечами, но кивает, всё ещё стоя напротив меня в коридоре. Внезапно я осознаю, что это самое долгое время, когда я была вне постели за последние дни. Это так здорово. Боль в бедре ноющая, но не острая и жгучая, как вчера. Это тупая и постоянная пульсация, и я инстинктивно знаю, что это хорошие новости, а не плохие. Я поправляюсь.
— Спасибо, — говорю я.
— Я не должен был оставлять тебя, — говорит он, хмуро глядя на меня, напряжённым взглядом. — Я больше не сделаю этого. Я обещаю.
Его глаза, такие интригующие, впиваются в мои, и я чувствую, как серьёзность его обещания будто физически встречается с моим телом, как что-то реальное, как что-то… физическое. Это заставляет меня настолько осознать его, что я возвращаюсь к своей прежней мысли о том, что не хочу его сексуально. Думаю, возможно, я хочу.
— Всё в порядке, — говорю я, слегка запыхаясь.
— Не в порядке, — настаивает он. — Ты мой пациент, мой… мой гость. Я должен был быть здесь ради тебя.
Я делаю глубокий вдох и чувствую, как некоторые мои швы немного натягиваются.
— Серьёзно? Ты сделал мне одолжение. Перестань себя корить.
Он смотрит на свои босые ноги, брови нахмурены, губы прямые и тонкие.
— Кэссиди, — резко говорю я. Он смотрит на меня. — Ты спас меня. Снова. Спасибо.
Он сглатывает, пристально глядя на меня, прежде чем кивнуть.
— Я исправлюсь, Бринн. Я обещаю.
Я собираюсь сказать, что он уже отлично справляется, но я чувствую, что мы просто продолжим ходить кругами, поэтому я этого не делаю. Говоря о кругах, как бы мне ни нравилось быть вне постели, сейчас я начинаю чувствовать лёгкое головокружение.
— Думаю, мне лучше вернуться в постель.
— Тебе нужна помощь?
— Нет, — говорю я, возвращаясь по коридору в спальню. — Я в порядке.
—
Хочешь половинку перкоцета?Я качаю головой, виня в частичных провалах моей памяти, сильное болеутоляющее.
— Я думаю, что с этого момента буду терпеть, хорошо? Мне не нравится быть не в себе.
— Бринн, — зовёт он меня, как раз когда я собираюсь свернуть за угол.
Я останавливаюсь, чтобы посмотреть ему в лицо. Он всё ещё стоит напротив открытой двери ванной.
— Ты задала мне вопрос.
Он делает несколько шагов ко мне, его босые ноги бесшумно ступают по ковру. Я стараюсь не рассматривать его, но от того, как низко на бёдрах сидят его джинсы, меня практически бросает в дрожь. Он высокий, худощавый и мускулистый, прекрасный в своей неряшливой манере, и я не знаю, является ли это какой-то грёбаной влюблённостью в стиле Флоренс Найтингейл, потому что он заботится обо мне или это нечто большее, но моё сердце замирает, а живот наполняется бабочками (Прим. Эффект Флоренс Найтингейл. В честь Ф. Найтингейл назван психологический синдром или эффект (англ. Florence Nightingale effect), проявляющийся, когда врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают испытывать к нему чувства, которые могут перерасти в любовь).
— В определённый момент, вчера ночью, я назвал тебя ангелом, — тихо говорит он, как будто признаётся мне в чём-то. — Я не знаю почему. Я был… я собирался сделать тебе укол лидокаина, и я знал, что это будет больно. Я назвал тебя ангелом как раз перед тем, как уколоть тебя.
У меня нет воспоминаний об этом, но это кажется верным и звучит правдиво.
— Ничего не имею против того, называешь ли ты меня ангелом, — тихо говорю я.
Он задумчиво улыбается мне, и я чувствую, как всё моё тело согревается в ответ на эту маленькую улыбку.
— Это то, что ты сказала вчера ночью, — говорит он беспечно.
— Я так сказала?
Он кивает.
— И, чтобы ты знала, я был в твоей постели, потому что ты… ты попросила меня обнять тебя.
Я также не помню, чтобы просила его об этом, но знаю, что это правда. Не только потому, что верю, что Кэссиди говорит мне правду, но и потому, что есть что-то настолько естественное, настолько приятное, настолько потенциально захватывающее в том, чтобы спать рядом с ним, что я жажду этого даже сейчас, после целой ночи, проведённой вместе.
— Спасибо, — шепчу я.
Когда он медленно кивает мне, его глаза — травянисто-зелёного и тёмно-синего цвета.
Я возвращаюсь в свою комнату и забираюсь в постель, оставляя занавеску открытой и желая, чтобы он был рядом со мной, когда закрываю глаза и снова засыпаю.
Глава 18
Кэссиди
Сделав Бринн тосты с маслом, сахаром и корицей, я провожу утро на улице, доя Энни и убирая её стойло, собирая яйца у девочек и овощи из теплицы. Я распыляю органический пестицид на комнатные растения и меняю лоток в компостном туалете, выбрасывая то, что было обработано, примерно в четверти мили от дома, в кучу удобрений. Я решаю оставить рубку дров, замену и обработку фильтра цистерны, а также чистку солнечных батарей на вторую половину дня.