Ненавистная любовь и любимая служба в XIX веке

Второе. Попытаться раскрыть, или хотя бы понять, кто там был в воровской халупе во время неожиданном для уголовников аресте. Пока в этом сюжете один голимый интерес без юридического аспекта. Но если старательно накопать… Лично Константин Николаевич носом чувствовал лапы иностранных разведок. XIX век — это, конечно, не XX и не XXI, а императорская Россия — это не СССР. Противоречия между нашей страной и пресловутым демократическим Западом еще не обострились. Но жандармы и полиция все равно смотрят косо на агентов из разных отечественных слоев.

Вот и все, пожалуй. Но и про все другие так называемые мелочи и другие обстоятельства провидимого допроса, забывать не стоит. Это как повезет, как нюх полицейский пробьет.

В общем, скромные обязательства у князя Долгорукого. Никаких советских гигантоманий и хрущевских экспериментов. Сугубо на научной базе и объективных показателях.

Константин Николаевич опять посмотрел на Крапивина. Уже не из спектакля про злого полицейского (из специфики XIX века можно добавить барского). А чтобы внимательнее посмотреть на реального авторитета из прошлого века и оценить на имеющие методы и установки.

Снова подумал, что данный типаж не просто уголовник из черного народа. Озверелый матерый уголовник, от которого можно ожидать что угодно и как, когда угодно. Сама идея украсть бриллианты не у просто дамы высшего света, а великой княгини, при этом дочери самого императора, сногсшибательна. Да ведь он настоящий революционер, прямо-таки В. И. Ленин! Хотя пламенного борца за идею трогать не будем. Сильного злодея из русской сказки хватит с него.

— Скажи, Крапивин, кого или что вы ожидали с шайкой в момент вашего ареста? — вдруг спросил князь закованного обвиняемого, прерывая писаря, который допытывался от уголовника (вора) мелочей о краже бриллиантов. Дело тоже важное, только невооруженным глазом видно — врет и пытается скрыть факты из оного дела о краже драгоценных бриллиантов, даже не посмотрев, важные это факты или второстепенные.

Авторитет осекся, прервав красочную и, похоже, всю насквозь сочиненную речь о «переходе» бриллиантов из рук в руки.

— Ваше сиятельство, стар я уже и немощен, — завел он старую и, надо сказать, обшарпанную патефонную пластинку про белого бычка.

— Мне это не интересно! — прервал князь вора, — слушай сюда. Ты отдан мне графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом на пять дней. И за эти дни ты будешь мне широко петь о своей жизни и деятельности. Хочешь — нужные мне факты о краже бриллиантов Марии Николаевне, не хочешь — другие интересные факты из своих эпизодов. Там у тебя их много, о чем полицейские и жандармы даже не подозревают. Вот, к примеру, картинка маслом — что ты делал в момент ареста?

Константин Николаевич так заинтересованно засмотрелся на пахана, что ему даже пришлось уронить со стола карандаш и нагнутся за ним, чтобы дать себе паузу. Незачем видеть обвиняемому повышенный интерес к отдельным деталям его жизни.

А Крапивин и без того был в смущении. Чувствовалось, что ему ах, как не хочется рассказывать именно об этой своей части уголовной жизни. И он сейчас лихорадочно пытается обойти ее, но так, чтобы не обозлить следователя. Ибо он сейчас полностью в его руках. И закон XIX века не очень-то и милосерден. А следователю все равно, каким он от него вернется — здоровым и счастливым или обшарпанный шомполами и рыдающим. И как бы он совсем не умер!

— Ну, долго еще будешь мечтать о будущем! — грубо поторопил его Константин Николаевич, которому совсем не надо было, чтобы уголовник продумывал изящные силлогизмы на тему воровства драгоценных безделушек. Этот, так сказать, пахан постоянно должен быть в состоянии нехватки времени, чтобы наскоро обдумывать свои доводы.

— Ваше сиятельство! — угодливо посмотрел на него уголовник, — я тут как раз вспоминал разговор с Анюткой — изюминкой. Смею надеяться, вам он должен будет понравиться.

Анютка — изюминка — это же Анюта Ковалева! — сообразил князь Долгорукий, — он сейчас будет рассказывать о ней с другой стороны. Он как бы ни о чем, а она сама явно будет воровать. Ай, как здорово!

И в этот красноречивый момент в кабинетик торжественно вошел гонец, нет, даже посланник, осмотрев всех и найдя нужного жандарма — им, видимо, был князь Долгорукий — объявил:

— Ваше сиятельство, их императорское величество требует вас к себе немедленно!

Вот ведь как не во время-то. В самый золотой эпизод следствия, когда обвиняемый уже психологически надломленный, начинает «колоться». Со вздохом спросил:

— Что требуется его императорскому величеству? Мне сейчас очень некогда!

Ответ был категорическим и не позволял вариантов:

— Его императорское величество знает, где и зачем вы находитесь, но очень надеется, что вы все-таки придете!

Понятно. Если начальник надеется, то он «всего лишь» приказывает вдвойне. Особенно если он абсолютный монарх и когда говорит громкое, а то и тихое ГОП, вся огромная страна старательно поднимает ногу. Что делать, форс-мажорное обстоятельство, не подразумевающее иных интерпретаций.

— Апполинарий, друг мой, видишь какое дело. Надо срочно идти к его величеству, — обратился он к писарю с чудным даже для XIX века именем, — ты давай уж без меня допроси. Спрашивать только по делу о краже бриллиантов. И не слушай разных фантазий. Я гляжу, он тут много зряшного наболтал. Только реальные факты. Будет упираться — разрешаю применять шпицрутены. Пока без членовредительства. Понял, наглая морда? — обратился он уже к уголовнику, — вернусь, посмотрю, что врал, если много, при мне тебе дадут столько и виселицы не надо. Морду набьют, шпицрутенами кроваво отполируют и в сосновый гроб!

— Ваше сиятельство! — взмолился пораженный таким разворотом событий пахан, который вдруг понял, что все его уловки выглядят, как на ребячество на берегу пруду и князь им весьма недоволен. А если такой сиятельный чиновник недоволен, то кому-то (скорее всего ему) очень даже несдобровать. Шпицрутенами-то очень больно!

Он хотел еще сказать, что всей душой готов говорить его сиятельству, приласкать и дать понять, что он на его стороне, но князь, отмахнувшись, уже вышел. Все что не делается, то к лучшему. Попаданец мог только надеется, что ему удалась роль высокого и очень занятого государственного деятеля. И пахан Крапивин хоть немного напугается и одумается — сразу умереть через несколько дней спустя на виселице, или постепенно умирать все эти дни, мучаясь и страдая от боли и крови.

Увы, третьего ему уже не дано. Слишком крови и душевных терзаний уголовный авторитет оставил сам и помог его подручным. Как говорится, грешное тело уже погибло, подумаем хотя бы о бессмертной душе.

Посыльный приехал на придворной карете, и князь, конечно, поехал с ним, по пути раздумывая о воре Крапивине, милой девушке Марии, могущественном императоре Николае, почему-то о своих новых родителях XIX века. И еще о некоем другом, успевшем влезть в дурную голову за недолгое время поездки.