Ненавижу тебя, Розали Прайс

Я тут четыре дня? Я сцепляю зубы, пытаясь отключить свой мозг, который автоматически заставляет меня напряженно окунуться в то, что произошло, не принимая того ада.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он меня, а я только смотрю на него, поджимая губы. Как я себя чувствую? Что за дурацкий вопрос? У меня все жжет, от основания до внешней части! У меня болит, мое тело изнемогает! Меня покалечили, черт возьми! Мне больно! Мне… все еще страшно.

Доктор продолжает смотреть на меня, словно думает, что я ему отвечу. Но у меня нет желания разговаривать, тем более отвечать на такие очевидные вопросы.

— Когда ты прибыла сюда, тебя принес парень. До твоего восстановления, я вызвал полицию, но ее отозвали. Если ты хочешь на кого-то подать заявление, то я тебе помогу. Жизнь и безопасность пациента мне важнее всего, — говорит Пирс, а я нахмуриваюсь.

Я ничего не помню, никого. Только боль, только боль, которая прожигала меня словно до самых костей. Я перевожу взгляд на белую дверь, дав понять, что я не собираюсь сейчас ни о чем говорить.

— Розали, я понимаю, что тебе тяжело сейчас что-то делать, говорить или давать ответы на мои вопросы…— я перевожу свой взгляд, тяжело выдыхая через нос, и он замолкает, отводя свои глаза от меня прочь. — Ладно. Я могу хотя бы узнать: ты помнишь, что с тобой случилось?

Я тяжело сглатываю. Он вынуждает с ним говорить, а с моих глаз вновь вырывается новый поток слез. Помню ли я то, что меня держали в доме, как собаку, как животное? Помню ли я то, как они пытались со мной так же говорить? Помню ли я то, как мое сердце терзалось, а разум ненавидел? Помню ли я то, что один из этих ублюдков чуть ли не изнасиловал меня? Помню ли я то, как меня привели вниз? Помню ли я то, когда я чувствовала его рядом, смотря в его сожалеющие глаза, когда во мне был замерший лед? Помню ли я то, как из-за этой притягательной, новой, жизни высасывающей любви я обнимала его, желая, чтобы он меня защитил? Или же помню ли я то, как его избивали, а за тем словно снимали из меня шкуру живьем, пока я молилась Господу, чтобы умереть от этой худшей участи? Я все помню, это сложно не запомнить!

— Розали, мне нужно знать. У тебя может быть амнезия, и тогда нужно принимать препараты для восстановления мозговой части. Ты можешь кивнуть, или покачать головой. Розали, ты помнишь, что случилось? — Пирс настойчиво смотрит на меня. Помедлив, я сдаюсь и осторожно киваю головой.

— Уже лучше. Теперь скажи, после обезболивающего тебе легче?

Я прислушиваюсь к ощущением, и теряюсь в ответе. Спина не болит так, как прежде, но я слышу боль, она словно в моей голове, словно вселилась в мозг. Тело было тяжелым и находилось в странной атрофированной от всех чувств и ощущений прострации. Но так же у меня нещадно болело сердце, истекало кровью, гнило полностью и молниеносно.

Пирс ожидает ответа, и я пожимаю плечами.

— Ты кричала. Думал, ты проснешься к вечеру, но ты кричала же, из-за боли?

Я немо вновь киваю головой, а он, с жалостью смотрит на меня, протянув руку к моей, но я убираю ее. Хватит, не хочу никаких касаний. Эти женщины испытали меня на прочность, и я не хочу, чтобы у меня сейчас что-то заболело еще.

— Думаю, что еще несколько дней тебе будут вкалывать обезболивающее со снотворным, чтобы ты быстрее восстанавливалась, и тебе не было так нещадно больно. Сейчас уже утро, и всем носят завтрак. Я предупрежу, чтобы тебе занесли его в палату. Есть какие-то особые предпочтения? — Пирс вновь спрашивает меня, а я не реагирую.

Мне все равно, что есть. Я просто хочу побыстрее выбраться отсюда. Мне не приятны больницы. Пирс устало выдыхает, не зная, как меня привлечь к разговору.

— Я позову твою бабушку, хочешь?

Мой резкий взгляд вновь находит его. Бабушка Мерфин тут? Я хочу ее видеть. Я хочу, сейчас. Оживленно закивав, я вижу, как он приподнимает уголок губ. Мне нужна поддержка.

— Нам нужно будет еще немного обсудить… твое состояние и у меня есть одна новость, которую я сообщу вам. Подожди, я позову медсестер, чтобы навели порядок и подали завтрак, а сам позову твою бабушку. Мы скоро.

Пирс быстро выходит их комнаты и на замен ему, влетают трое женщин. У кровати собирают кровавые бинты, убирают шприцы и вату, мне на вене клеят лейкопластырь, отодвигая шторы, запуская утреннее солнце в палату и открыв одну часть окна, когда холодный воздух прошелся по спине, а я прикрываю глаза. Легче, немного стало легче дышать, но не существовать.

Через десять минут передо мной находится картофель с парной котлетой, апельсиновый сок и плитка шоколада. Не успеваю я, и притронуться к завтраку, как в палату заходит бабушка с доктором Пирса, озабоченно и нервно оглядывая меня.

По моим губам расползается улыбка, когда я вижу, что она жива и здорова.

— О, дорогая, моя маленькая и любимая Роуз, — мягко говорит она, в миг, оказываясь около меня, но не решается обнять меня. Я не упускаю улыбку, и протягиваю свои руки, давая разрешения, и ее тревога рассыпается. Ее губы касаются моих щек и лба, когда он что-то бубнит, а с глаз ее спускаются пару слез, но она радостно и облегченно выдыхает.

— Я пока оставлю вас, — Пирс выходит из палаты с женщинами и мое внимание полностью принадлежит бабушке.

— Господи, как же я рада тебя видеть, Розали, девочка моя. О, спасибо, Господи! — она подводит глаза к потолку, не переставая улыбаться и в тот же момент плакать.

— Бабушка, — мой слабый, сиплый голос пробивается из недр боли и льда, когда я вижу ее рядом. Она моя любимая бабушка, моя радость, мое лучшее воспоминание. Я люблю ее, сильно и по-настоящему.

Она вновь облегченно выдыхает, пуще прежнего и открывает глаза, в упор, глядя на меня.

— Так, давай я тебе помогу. Тебе нужно поесть! — с заботой говорит она, оббежав меня, и сев на стул, где ранее был Пирс и присаживается ко мне ближе. Я разрешаю ей кормить меня с ложки, и мне так проще, ведь мои руки онемели, и я их почти не чувствую. — Как же я испугалась, как же мое сердце сжималось от всего того, что произошло. Как же я рада, что с тобой все хорошо.

Я принимаю от нее ложку картошки, уже натягивая улыбку. В сердце екает, и я вспоминаю, когда видела ее в последний раз с Гарри. Становится тяжело на душе, становится противно и нещадно больно в сердце.

В сознании проявляется он. С глазами, цветом океана, в которых я тону, с любовью, с которой он на меня смотрит, с руками, которые тянуться ко мне… Он. Только его имя заставляет ускорить ритм сердца в трижды, а кровь горячо расплавлять вены. Живот затянуло туго, но я, переборов себя, ем с бабушкиной помощью, медленно пережевывая еду. Он тут? Меня кидает в жар, но это остается незамеченным бабушкой, которая увлеченно и заботливо кормит меня.

— Гарри, — произношу я имя того, о котором я знаю меньше всего. В тот вечер, его могли убить. — Он…

— Жив, тут, в больнице. Они… Он тут, все время, — слышу, что не выговаривает имя одного человека, вижу, как она его ненавидит. И слышу то, как все сжимается, начиная пульсировать. Раны отзываются болью. Мне вновь становиться больно и страшно. Бабушка не помогает мне расслабиться как раньше, мне становится одиноко и пусто.

Не могу видеть его, не сейчас. Мне нужно подумать, понять, что я чувствую к нему, ведь тогда мой разум и сердце ненавидели его, а сейчас… любят? Такое невозможно, я ненавижу его. Он допустил это все со мной, он виноват, и ни кто другой. Он обещал, и соврал мне. Он лжец, самый настоящий лжец! Он же обещал! Обещал, что мне не будет больно! Обещал… Но я жива, я цела. Только мое сердце разбито, моя душа покалечена, а изуродовано тело. Я стала жалкой, я упала с небесной высоты в ад, и я не знаю, как выбраться с этой дыры.