Необратимость

Он бросил курить за ночь до свадьбы. Я был там, на репетиции - к большому огорчению будущей невесты, Таннер заставил меня быть его шафером. Мы в последний раз покурили вместе за церковью, пока организатор свадьбы звал жениха занять свое место. После этого он завязал. И держал пачку при себе только для того, чтобы успокоить меня, когда я… выйду из-под контроля.

Он купил новую пачку за день до того, как я сказал ему, чтобы он отвалил и больше никогда со мной не разговаривал.

– Ты что-то планируешь.
– Две подозрительные морщинки появляются между его бровями.

– Я все еще не верю, что это был Соммерфилд.
– Я пожимаю плечом.

– И никогда не поверю.

– Я знаю, что не поверишь.

– Что ты думаешь по этому поводу?

– Думаю, вполне вероятно, что это был он.
– Он помешивает алкоголь на дне своего бокала.
– И еще я думаю, что у тебя лучшие инстинкты из всех, кого я встречал. Если ты говоришь, что это был не он, я не буду убеждать, что ты ошибаешься.

– Ничего страшного. Все остальные уже сделали это за тебя.

– Потому что ты слишком вовлечен.

– Не надо.
– Слово вырывается из меня. Мое только снизившееся кровяное давление снова поднимается.
– Я в курсе, о чем ты. Меня это бесит с самого начала.

Предвзятость - вот как они это называли. Родственная необъективность. По сути, это оказалось удобным оправданием для всего, с чем они были не согласны.

Он тяжело выдыхает через нос и сцепляет пальцы перед подбородком.

– Знаешь, я действительно твой друг.
– В его взгляде сквозит грусть.
– Я не раз прикрывал твою задницу. Это значит, что я начинаю беспокоиться.

Притворившись, что мой напиток - это что-то покрепче, я допиваю его и отталкиваю стакан, наблюдая, как он скользит по лужице конденсата.

– Не заставляй меня идти на твои похороны, Айзек.

Я округляю глаза, изображая удивление.

– Ого, ты дважды назвал меня Айзеком. Похоже на плохое предзнаменование. Сделай мне одолжение, не говори третий раз.

– Я также не хотел бы навещать тебя в тюрьме.

– Тогда считай, что ты освобожден от обоих обязательств.
– Выскользнув из кабинки, я достаю бумажник из заднего кармана и вытаскиваю пару купюр.
– Там все равно больше никого не будет, зачем тебе приходить?

– Неужели то, что кто-то за тебя переживает, настолько болезненно?
– Его прощальный выпад заставляет меня задуматься, но лишь на секунду.

Я оглядываюсь через плечо.

– Какой в этом смысл? Сегодня мы здесь, а завтра нас уже нет. Никто не вечен. Это ничего не значит. Зачем обрекать себя на это?
– Я имею в виду эту бесконечную боль в груди. Пустоту.
– Я этого не стою.
– Я бросаю одну из купюр на стол.
– Никто не стоит.

Последнее предложение вонзается мне в сердце, как нож, и я жалею о сказанном.

Таннер с таким выражением лица, будто он уже оплакивает мою скорую и, скорее всего, дерьмовую кончину, отводит взгляд. Достает еще одну сигарету.

Я едва успеваю сделать два шага, как появляется девушка в блестках, которая судя по всему вертелась поблизости. Серендипити. Не могу сказать, что она не настойчива.

Она замирает на месте, морщит лоб и с таким трудом удерживает равновесие на высоких каблуках, что я удивляюсь, как она не падает. Выражение ее лица смягчается, когда она замечает Таннера и его кровоточащее сердце.

Теперь, когда я меньше отвлекаюсь, я вижу ее такой, какая она есть. Хорошенькая, с глазами лани, выглядит слишком молодой и не в своей тарелке. Чуткая до такой степени, что ей больно видеть, как кто-то расстраивается. В таком месте, как это, это может либо сослужить ей хорошую службу, либо погубить ее.

Ее взгляд останавливается на мне. Сухожилия на шее напрягаются, горло двигается, когда она сглатывает. Она тоже видит меня таким, какой я есть и пытается отступить.

Но я действую быстро, и прежде чем она успевает перевести взгляд на вышибалу, я оказываюсь достаточно близко, чтобы коснуться этих дешевых блесток хрустящей купюрой, которую держу между нами. Достаточно близко, чтобы она вытянула шею, приноравливаясь к моему значительному росту, несмотря на каблуки.

Она напрягается, когда я наклоняюсь к ней, мой нос в сантиметрах от ее пульса, и я вдыхаю медово-ванильный аромат ее духов. Пахнет, как целое десертное меню.

Идеально.

– Сделай мне одолжение и подари этому парню танец или два, ладно?
– Я киваю в сторону Таннера, который явно раздумывает, не стоит ли ему вмешаться, чтобы я не напугал девушку.

Ее глаза округляются, когда она видит стодолларовую купюру. Кивнув, она вытягивает купюру из моих пальцев и замирает, когда мое дыхание касается ее уха.

Мои следующие слова предназначены только для нее, это тихий секрет для нас двоих.

– Обращайся с ним хорошо, ладно? От него только что ушла жена.

Я оставляю их и ухожу, не оглядываясь, мой план крепнет с каждым шагом.

Если закон официально сдался, значит, мне пора перестать играть по их правилам и придумать свои собственные.

Колесики в моей голове крутятся, перебирая контакты, которые я завел за годы общения с теми членами общества, которых меньше всего волнуют юридические вопросы. Я сыграл свою роль достаточно хорошо, чтобы они поверили, что я один из них, и с каждым днем это становится все ближе к истине.

К тому времени, как я миную сцену и выхожу за дверь, я уже знаю свой следующий шаг и пять последующих.

Прокуренный воздух клуба сменяется запахом позднего октября, укрепляя мою решимость. Я смотрю налево, в сторону главной улицы, затем в другую сторону, в переулок, где движутся тени. В этой неприглядной части города всегда бродят люди, одни ищут неприятности, другим просто некуда идти. Даже в два часа ночи.

Я достаю из кармана второй сотовый телефон и набираю номер, который может привести только к неприятностям, наблюдая за чистым звездным небом, пока он звонит. Затем поворачиваю направо.

Пора отправляться на охоту.

ГЛАВА 3

– Не останавливайся.
– Я подталкиваю в спину парня, идущего передо мной.

Споткнувшись, он едва избегает падения лицом вперед в грязный подземный переход.

– Какого черта, чувак?

– О, да.
– Я срываю с его головы матерчатую сумку.
– Смотри под ноги.

Покрасневшие глаза моргают в тусклом свете, впалые щеки и жирные волосы каштанового цвета дополняют образ. На улицах его называют Пронырой, и не только потому, что он похож на хорька. Он из тех, чью лояльность легко купить, а значит, он не раз использовался департаментом в качестве информатора.