Непознанный мир (цикл повестей)

Уинстон спрыгнул с лошади и подошёл к обгоревшим стволам, вокруг которых лежали голые, почерневшие после пожара ветки. Обойдя стволы, старый слуга огляделся вокруг и прислушался к мертвенной тишине, собираясь было, сокрушённый, сесть на кобылу и навсегда уехать отсюда, как вдруг где-то в стороне несколько веток в большом ворохе чуть дёрнулись и громко треснули, ломаясь, и из этой кучи раздался слабый стон.

Уинстон рванулся туда, спотыкаясь, на ходу выкрикивая имя Джеймса, и принялся лихорадочно разгребать ветки, расшвыривая их по сторонам.

В какой-то миг он замер, с ужасом глядя на то, что открылось ему под грудой веток.

На пропитанной кровью земле лежал на спине конюх Джеймс. Он тяжело и скоро дышал, а его одежда, голова и всё тело почернели – то ли от крови, то ли от копоти. А то, что торчало в его груди, и что Уинстон поначалу принял за ствол молодого дерева, когда разгребал ветки, было древком большого копья, которое и сбило, по-видимому, его с лошади, накрепко пригвоздив к земле.

Молодой конюх с трудом повернул к Уинстону потемневшее от копоти лицо, и на мгновение его глаза осветились радостью от встречи с другом, но тут же вновь померкли.

Его ужасный вид заставил Уинстона закричать. И лакей понял, что вряд ли чем-нибудь сможет ему помочь. Тут уже не могла идти речь о спасении его жизни, да если б и могла – проникшая через рану грязь уже заразила организм, к тому же Джеймс потерял много крови, а его огромная рана уже сама по себе говорила о том, что шансы конюха выжить ничтожно малы. Поэтому Уинстону оставалось лишь попрощаться с верным другом. Об этом сказали ему лучше любых слов глаза конюха, который уже не в силах был ничего произнести. Окровавленное копьё, которое, несомненно, прошло насквозь, задев внутренние органы, не могло подарить ему даже пару минут на то, чтобы успеть сказать самые важные слова своему старому другу. И ещё чудо, что в Джеймсе до сих пор теплилась искорка жизни.

Слёзы хлынули из глаз Уинстона. Он упал на колени и рывком обхватил ладонями голову конюха. Джеймс взглянул на него полузакрытыми глазами и попытался улыбнуться, словно хотел сказать, что для него всё уже позади и что он рад этому.

Старый слуга сжал его обгоревшую ладонь в своей жилистой руке, и уронил на неё седую голову.

– О, Джеймс… – всхлипнул он, рыдая, отчего горькие и горячие слёзы его падали одна за другой на ладонь конюха и стекали с неё в чёрную от золы землю. – Прости меня, друг мой милый… Я не должен был рисковать тобой, прости меня, старого дурака, прости… Это я должен был быть на твоём месте, ты ведь ещё слишком молод, чтобы умирать… Великий Фреммор покарает меня и позаботится о тебе… Джеймс… Ты лучше меня во всём, знай это… – Тут Уинстон не выдержал и запричитал: – Прошу тебя, не умирай, Джеймс!..

Он взглянул на умирающего. Конюх из последних сил улыбался ему, подавляя стон, отчего мышцы на его лице судорожно дёргались, а его рука слабо сжала руку Уинстона. Это могло означать только одно: прощение. И прощание.

– Прощай… Уинстон… – выдохнул конюх едва слышно, и, в последний раз судорожно вздохнув, уткнулся носом в землю, а его ладонь, выскользнув из ладони Уинстона, безжизненно упала на землю. Изо рта вытекла тонкая, как нитка, струйка крови.

Уинстон протянул дрожащую руку, проведя ею по каштановым волосам Джеймса, и закрыл ему глаза. Затем, с трудом выдернув копьё, сложил ему руки на груди. Обгоревший медальон Фреммора сверкнул в лучах солнца на почерневшей земле подле тела, и Уинстон, заметив блеск, загрёб его пальцами.

Цепочка медальона была порвана – вероятно, её перебил удар копья. «Великий Фреммор не защитил его, – с горечью подумал Уинстон, – иначе копьё вонзилось бы в медальон. Это спасло бы жизнь Джеймсу. Но он отвернулся от нас…»

Уинстон до боли стиснул медальон в своём кулаке, захлёбываясь слезами отчаяния и бессилия, затем медленно разжал кулак, и, отчистив изображение ногтём от сажи и копоти, всё же скрепя сердце поцеловал его и спрятал в потайном кармане своей ливреи. Медальон погибшего друга будет памятью о нём. Медальон, края которого оплавились и почернели от огня и дыма, будет с ним до конца жизни – так решил для себя старый лакей.

Он забросал ветками тело, обложив его поваленными огнём стволами деревьев. Если он, Уинстон, когда-нибудь вернётся назад в замок, в чём он теперь очень сомневался, то скажет лорду Лайтенвуду, как погиб его конюх. И по реакции лорда можно будет судить, что он за человек. Хотя Уинстон теперь и так знал, что лорд за человек.

Нужно было спешить. Старый лакей, подойдя к Молнии, в последний раз оглянулся на сооружённую им последнюю обитель Джеймса и, проглотив слёзы, вскочил в седло и помчался прочь.

«Я отомщу за тебя, мой верный друг», – думал Уинстон, ударяя Молнию шпорами. Ему необходимо было поторопиться: крылатые машины лорда Лайтенвуда опередили его. Скоро закат, и продолжать путь будет уже невозможно.

Отрешённо глядя вперёд, Уинстон пребывал в тягостных мыслях о погибшем. Да, Джеймс был надоедлив, своенравен, лез не в свои дела, служа в замке, но в отличие от благородного Лайтенвуда, в благородстве которого Уинстон теперь сомневался, умел сохранять справедливость в делах и отношениях с людьми, а также верность и честность. И у него были добрые сердце и душа. И этим он был сильнее и выше не только простолюдинов, но и своего хозяина.

В какой-то степени Уинстон даже завидовал Джеймсу: он сейчас там, на небесах, и совершенно свободен от всех и вся, и, может быть, даже счастлив. Сам себе хозяин. А он, Уинстон, пока что обречён на страдания в этом мире…

Уинстон выехал из леса и помчался по бескрайнему полю, миновав то место, где он потерял сознание от боли в груди. Старик пока не представлял себе, что он станет делать, встретившись с лордом лицом к лицу. Лорд ведь наверняка знает, что они с Джеймсом сбежали, и его непредсказуемый нрав страшил Уинстона. Но больше всего лакей боялся того, что Лайтенвуд разыщет Уоллфрида и двух его спутников с драконом. Тогда он ничем не сможет им помочь, если только не загородит их собою, предложив лорду сначала уничтожить его. Однако Уинстон знал, что даже в этом случае рука Лайтенвуда не дрогнет.

Полю, заросшему высокой травой, не было конца, но Уинстон гнал вперёд Молнию изо всех сил. И спустя полчаса, ощутив в воздухе поначалу какое-то сопротивление, а затем толчок, после которого оно исчезло, а воздух заколыхался и помутнел, но в следующий миг вновь стал прозрачным, потрясённый старик осадил лошадь и замер, не веря своим глазам.

Перед ним простиралось огромное белоснежное озеро. Оно искрилось в лучах солнца и, казалось, ему не было ни конца, ни края. Глядя на это чудо, которое вдруг возникло перед ним посреди бескрайнего поля, Уинстон понял, что достиг Серебряного озера, но тут услышал позади себя высокий старческий голос:

– Я помогу тебе, мой верный вассал.

Уинстон обернулся, и его сердце вновь заколотилось в груди, потому что позади него на белоснежном единороге восседал Первый слуга Фреммор.

– Попались, отступники!

Лорд Лайтенвуд возвышался над своими пленниками, игриво помахивая тростью. В его губах была зажата толстая сигара.

– Я наслышан о ваших делах! – рыкнул он, попыхивая сигарой и всё быстрее вертя тростью, словно готовясь ударить ею. – Дерзкие нарушители моратория, вы будете уничтожены за ослушание властям вместе с этой мерзкой тварью! Я избавлю Англию от угрозы, и сделаю это прямо сейчас! – Тут он вгляделся в лица всех троих, которые неистово мычали и мотали головами, силясь сбросить со ртов тряпки, и с удивлением добавил: – Вас было двое, но вы, видимо, привлекли на свою сторону ещё и третьего!.. – Тут лорд вздрогнул и бешено вскричал: – Что вы сделали с моим слугой Уоллфридом, отвечайте, отродья! ГДЕ ОН?!!