Неправильный разведчик Забабашкин

На стульях, поставленных вдоль стены, в ожидании аудиенции сидели трое военных. Они прибыли сюда чуть ранее назначенного времени — в 11:30, тогда как приказ был прибыть в 11:55. Старший майор Госбезопасности, начальник европейского отдела Николай Всеволодович Ставровский с суровым лицом, испещренным морщинами, держался неподвижно, словно высеченный из камня. Его заместитель майор Госбезопасности Олег Сергеевич Греков, напротив, выдавал легкое волнение: его пальцы то и дело отстукивали по коленке нервный ритм. Третьим же был тот, с кем именно и хотел пообщаться руководитель страны товарищ Сталин — лейтенант госбезопасности Григорий Афанасьевич Воронцов, он был самым молодым и самым нервничающим из всех. Он понимал, кого именно ему очень скоро предстоит воочию увидеть, и от этого его душа была в смятении. Он не боялся — нет, он робел — именно робел от масштаба события, что должно было вскоре произойти в его жизни. Воронцов ощущал себя на пороге чего-то грандиозного, монументального, чего-то такого, что бесповоротно поменяет всю его жизнь.

Последние два дня он практически без перерыва общался со своим высшим руководством, которое пыталось разузнать у него как можно подробнее о последнем месяце службы, когда ему довелось встретить необычного Забабашкина. Иногда вопросы были не просто странные, а очень странные, и Воронцов порой даже терялся, не зная, что и отвечать. Например, начальство очень интересовало, знает ли чекист что-то о взаимоотношениях Забабашкина с кем-нибудь из команды тяжёлого крейсера «Адмирал Шеер».

— Возможно, Забабашкин упоминал о какой-то личной неприязни, которую он испытывает к кому-нибудь из экипажа этого корабля? — вопрошал Ставровский.

— Или, скажем, может быть, вы слышали, что Забабашкин неприязненно говорил о командире корабля Вильгельме Меендсен-Болькене? — вторил ему его заместитель Греков.

И когда лейтенант госбезопасности отрицательно качал головой, в тысячный раз повторяя, что ничего подобного он не слышал и не знает вообще, о чём идёт речь, командиры вздыхали, вопрошали небеса, говоря: «Тогда какого хрена Забабашкин пристал к этому трижды проклятому карманному линкору?» и вновь продолжали свои расспросы, которые больше походил на допрос.

Когда же сегодня ранним утром они вновь пришли, то Воронцов сразу же угадал их перемену настроения. Оно было явно приподнятым, а в глазах горел задорный огонь. Без лишних слов и сухо поздоровавшись, они задали только один вопрос: есть ли у лейтенанта госбезопасности силы на то, чтобы прямо сейчас отправиться на встречу с Иосифом Виссарионовичем Сталиным? После такого известия, Воронцов, разумеется, впал в ступор, как в это время сделал бы любой обычный человек. Он многое себе мог представить, но только не такое, ибо событие, в котором ему предлагалось участвовать, было слишком величественным, чтобы он мог о нём даже мечтать. Через какое-то время, придя в себя, чекист незамедлительно согласился, и врачи, накачав его лекарствами и обезболивающими, сумели за полчаса привести его тело в божеский вид. До полного излечения было ещё очень далеко, но Воронцову удалось подслушать, как один из докторов говорил Грекову о том, что вскоре лейтенант госбезопасности будет вполне здоров и сможет переехать в общую палату.

Но пока его повезли совсем в другое место, и уже вскоре они оказались в Кремле.

Тишина в приемной была почти осязаемой, нарушаемая лишь дыханием военных да редкими звуками, доносящимися из коридора. Григорий украдкой взглянул на часы, а затем на командиров. Те на его взгляд не отреагировали, продолжая сидеть прямо и смотреть перед собой.

Внезапно раздался резкий звон черного телефона, стоящего на столе. Все трое военных невольно вздрогнули.

Поскрёбышев, не меняя выражения лица, снял трубку, выслушал короткое сообщение и ответил с привычной четкостью:

— Вас понял.

Аккуратно положив трубку на чёрный телефонный аппарат, он встал, поправил китель и направился к высоким двустворчатым дверям, отделявшим приемную от кабинета вождя.

Чекисты почувствовали, что их время пришло, тут же поднялись и поправили ремни и гимнастёрки.

Дойдя до дверей, секретарь обернулся, окинул военных быстрым и цепким взглядом и, удовлетворившись увиденным, сам себе кивнув, открыл одну створку.

— Проходите, товарищи, — произнес Поскрёбышев с холодной учтивостью. — Товарищ Сталин вас ждет.

В кабинет заходили по старшинству. Воронцов, идущий последним, чувствовал, как кровь стучит в висках. Не страх, а благоговение охватило его вновь — он вступал в святая святых, место, где рождались решения, определявшие судьбы миллионов.

Как только дверь за ними закрылась с мягким щелчком, они оказались в кабинете Иосифа Виссарионовича Сталина! Длинный стол для совещаний, покрытый зеленым сукном, тянулся вдоль комнаты, окруженный массивными стульями. На стене висела огромная карта Советского Союза, утыканная красными и синими флажками, отмечавшими линию фронта. В углу стоял книжный шкаф, где виднелись тома Маркса, Ленина и несколько военных трудов. На столе перед креслом вождя лежала трубка, от которой исходил слабый аромат табака, смешанный с запахом бумаги и чернил. Тяжелые темно-красные шторы обрамляли окно, приглушая свет и создавая ощущение, что время в этом кабинете течет по особым законам.

Воронцов замер, его взгляд скользил по кабинету, впитывая каждую мелочь. Он заметил карандаш, аккуратно заточенный, лежащий рядом с картой, и представил, как рука вождя выводит на ней линии стратегических планов. Его сердце наполнилось восторгом, а душа — трепетом перед величием момента. У окна стоял он — товарищ Сталин, величайший человек на планете! Гений, чья воля сплотила народы, чей разум вёл к победе, чьё имя было знаменем борьбы! «За Родину!» «За Сталина!» — не раз слышал он, как сами, без чьей-либо команды, кричали красноармейцы, идущие в бой! Григорий робел, но не от страха, а от осознания, что он, простой лейтенант, стоит в присутствии того, кто ведет страну сквозь бурю войны.

Сталин повернулся к вошедшим. Его глаза были спокойными и пронзительными.

— Здравствуйте, товарищи! — произнёс он с лёгким акцентом.

— Здравствуете, товарищ главнокомандующий! — хором ответила троица сотрудников государственной безопасности.

— Проходите. Присаживайтесь. Садитесь поближе, — предложил хозяин кабинета, указывая на стулья, стоящие по правую сторону длинного стола для совещаний.

Вытянувшиеся по стойке смирно чекисты перевели взгляд от вождя на то место, куда их пригласили присесть, и увидели сидящего с другой стороны стола человека, с которым тоже сразу же поздоровались.

— Здравствуйте, товарищ Генеральный комиссар государственной безопасности.

— Здравствуйте, — кивнул Лаврентий Павлович Берия, который к этому времени занимал в руководстве страны множество должностей.

С 25 ноября 1938 года по 3 февраля 1941 года Берия руководил советской внешней разведкой. Именно под его руководством в 1939–1940 годах была создана мощная агентурная сеть советской внешней разведки в Европе, а также в Японии и США. Сейчас, кроме всего прочего, он был заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР, курировал работу НКВД, наркоматов лесной и нефтяной промышленности, цветных металлов, речного флота.

Наблюдая за тем, как чекисты присаживаются, Сталин посмотрел на часы и негромко сказал:

— Вы вовремя, товарищи. Уже должно начаться, подошёл к стоящему возле одной из стен радиоприёмнику и включил его.

Раздался шум помех эфира, но не прошло и полминуты, как заиграла уже ставшей известной за месяцы войны мелодия. А потом глубокий торжественный голос Левитана произнёс:

'Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!!