Нерозначники

За родом потомственным, к которому колено Елима относится, ранешно Антонида Великона смотрела. Большой она силой, знаешь, владала, другие обережники ей и перечить не смели. На всё у неё один разговор был:

– - Моё -- и всё! Моему слову препятств нету! Я в городе хозяйка!

Только себя и слушала и всё по своему разумению вершила. Хотя на деле и не очень-то худая была. По справедливости решала, и люди у неё зазря не страдали.

Вот только потом она... подевалась куда-то.

Загадочный вовсе случай вышел. И потеперь никто толком сказать не умеет, что с ней стряслось. Не видел никто больше, а если слухи и ходят, то пустое всё.

Надобно сказать, частенько обережников выпрягают. Что-то там верховным доглядателям не понравилось, и вот уже новую вершу присылают. Складывай, дескать, полномочия, если с людьми обращаться не умеешь. А есть и без их ведома... Сами верховные потом ищут, найти не могут. Ну да ладно, не о том речь.

После Антониды много обережниц сменилось, а теперь вот Шивера Равга уже тридцать лет за родом Елима вроде как приглядывает.

Характером она нисколь не лучше Антониды вышла, тоже до властей охочая. Да что там -- хуже ещё. В делах суровая и на расправу скорая. Какой человек ей не по нраву, козни и шкоды строит. Да и других обережниц не жалует. Очень не любит, если кто ей впомеху становится. Законница она, вишь, однобокая. Ко всяким случаям, что с людьми приключаются, с одной выкройкой подходит, одну мерку прикладывает. Да и то сказать, ей и жизнь не в жизнь, если люди кругом не плачут.

Сама смурная всегда, слова доброго от неё не услышишь. Уронить, вишь, себя боится, оттого и должно себя ведёт, не забудется. Вид у неё величавый, и тучная она (для неё это вовсе не в тягость, потому как верши веса своего не чуют). Сама захотела такой быть, для солидности и важности -- кто её костлявую бы слушал?

Род большой Шивере достался. Какого человека ни возьми -- друг дружку они седьмая вода на киселе, и по фамилиям разные. А разбираться начнёшь и по коленам смотреть, тут и проясняется, где кровями перепутались.

У обережниц, знаешь, главная задача, чтобы из чужого рода человека приманить. Такая, слышь-ка, торговля между обережницами идёт! Эх, на два слова и не скажешь! Увидят где-нибудь на стороне -- и на всякие уловки и ухищрения пускаются... Шивера же и вовсе ни перед чем не остановится.

– - На всё, -- говорит, -- пойду, а по-моему будет!

По правде сказать, частенько она законность нарушает. Краденые свадьбы у неё в обычай вошли. Вовсе там никакой любви нет, а вот Шивера так распорядилась... Сама, вишь, размыслила: мне, дескать, лучше видать; какое у них понимание? "Оне своедуром невесть куда убрести могут!" Ну и сводит своим крючковатым умом, скобы подбирает -- одних деньгами скрепит, других страстишкой распылит, а то и просто обманом каким увяжет -- мало ли? Скобы у неё некрепкие, потому она где по две ставит, где по три. Да вдовесок приговаривает:

– - Ничё, ничё, свыкнуться. Нечего тут грезить и из себя исключительных корчить.

Нерозначников, знаешь, совсем не терпит. Никак у неё с ними совладать не получается. Они, видишь, с любовью в сердце живут и тайность свою хранят -- как к таким подступиться?

Тут ей не свезло, конечно. Оно, слышь-ка, как в насмешку, род человечий, над которым Шивере приглядывать выпало, с искону от нерозначников и пошёл. Сейчас уже и разросся сильно -- не одна тысяча у Шиверы в картотеке указана, -- и нерозначников многонько в мир являет (а слепородных и вовсе нет). И Таля нерозначница. Шивера на неё уже давно рукой махнула. Что, говорит, с дуры возьмёшь?! Я таким не советчица, не помощница.

Подводила она, конечно, к Тале женихов -- и красавцев писаных, и богатеев, и таких, что умом на отличку. Пробовала угадать, какой по характеру Тале подошёл бы и понравиться мог. Приглядывалась да прислушивалась к девоньке... а та и сама не знает.

Нерозначница, словом, что тут скажешь.

Пробовала к ней нерозначника подвести -- тоже из этого ничего путного не получилось. Оно, видишь ли, когда родные нерозначники встречаются, по тайности суженые, -- враз они узнают друг дружку: души их навстречу кидаются, потому как до рождения в Светёлке виделись. К тому ж и ещё есть тайность... однако о ней после расскажу.

И то верно, ведь неспуста сказано: всякая невеста для своего жениха родится. А для нерозначников это и вовсе закон.

Ну, так вот, ничегошеньки у обережницы с Талей и не вышло. А как узнала, что у той душа запропала, так и вовсе позлорадилась.

– - Пускай, -- говорит, -- ею теперь Переплёт занимается. Будет тебе, милая, и любовь теперя, и счастье -- всё будет. Попомнишь, как от моего отворачиваться.

У Шиверы помощник есть -- верша Ма-Мар. С самого начала он с Антонидой род верстал, потом с другими -- и так под началие Шиверы перешёл.

Сам-то он нрава не буйного; не так, конечно, чтобы кышливый какой, а всё же слова впоперёк не поставит. Никто и не упомнит, чтобы он с кем рассорку или колотню учинил. Всё же не то чтобы добрый... По характеру такой -- непонятно, кто на самом деле. Всегда разный, то он витлявый и беседливый, а то молчун справный и слова из него не вытянешь. С любым встречным-поперечным угадает, что тому надобно, ну и осклабится к месту. Где засмеётся, где взгрустнёт, а что в серёдке у него -- и не разберёшь. Словом, луда на лице.

Ну да у любого старожитного верши манерность такая -- стручковатая. К тому же есть у Ма-Мара тайна сокрытая. Между нами будь сказано, служит он потаённо Шипишу Переплёту, перешёл, так сказать, добровольно на сторону сил зла. Про то и Шивера, конечно, не знает и никто из верш и верховных доглядателей ведать не ведает.

Так-то он старо выглядит, но и не старик. Волос на голове жиденький и седой. Бороды и усов нет, а вот особинка у него, что перед другими вершами на отличку... очки носит. Большие вовсе очки, почти квадратные, с толстыми стёклами. У людей-то это понятно: если зрение плохое, то хошь не хошь, а очки надобны. У верши, само собой, ничего со зрением случиться не может. Просто Ма-Мар, вишь, рачеглазый, глаза колкие и злые. Может, и про него сказали: на лес глянет -- и лес повянет. Разительные глаза. А как очки оденет -- из-за стёкол добрые глядятся.

В теле -- худой-худой, и на лицо скуластый, нижняя челюсть напредки выпирает. Посмотришь -- ну, кощей и кощей. Да ещё во рту ни одного зуба нет. Оттого и шамкает, когда разговаривает, и всё время челюстями водит, будто жуёт. Отчего зубы не приставит, вовсе не ясно. Знает же, пустяшное совсем действо: в верховья слетал, а там -- минута иль две -- полон рот зубов, белёхоньких, крепеньких, все на своих местах, как полагается. А вот нравится ему, наверно, жубрёй ходить.

Тоже, вишь, не красавец. Однако среди обережников мужской сути красоту, по человеческим понятиям, не чтут. Чем страховитей да невзрачней, тем и почёту больше тому лесовину или обережнику. Не до уродства, конечно, -- такого уж не принято, чтобы верша о двух головах был или другое что лишнее на себя цеплял, будь-то рога на человеческой голове или уши ослиные.

В делах Ма-Мар во всём Шиверу слушает, не перечит нисколь, всегда с ней соглашается. Скажет та своё мнение о каком человеке, а Ма-Мар уже руками машет: и не говори, Шиверушка, такое это подлое создание -- человек, уж такое подлое! А то ещё -- ага-ага, чересчур весело живут.

Не устаёт, знаешь, повторять:

– - Я вот этих людей на две категории делю: одни -- самообожанины, а другие -- самопоклонянины.

И вот, стало быть, к таким обережникам и пожаловали Мираш с Юлей за Талю просить... Поклонились они, как водится, и Мираш говорит: