Невидимая Россия
Шрифт:
— Эх, и напьюсь же я, туды его растуды, когда освобожусь, — наконец, не выдержал Петров. Григорий ничего не ответил; впереди показалась проходная будка и высокие деревянные ворота.
Письма спрятаны в середине вещевого мешка; если будут обыскивать, вывалю всё кучей на пол, авось рыться не станут. Если найдут, могут задержать. Сердце Григория болезненно сжалось. Сволочи! — подумал он.
— Что же у тебя родители и жинка на воле? — спросил Петров.
— Мать, — коротко ответил Григорий.
— А у меня двое пацанов осталось, — вздохнул ротный.
Григорию
Широкое лицо Петрова потеряло обычное выражение плутовства, смешанного с подлостью и наполнилось настоящей человеческой печалью.
Григорий показал дежурному белую продолговатую бумажку об освобождении и небрежно бросил вещевой мешок на лавку. Рысьи глаза дежурного медленно прочли всю бумагу до конца.
— Михеев, запиши Сапожникова на освобождение, — сказал он рыжему вохровцу, сидевшему у дощатого стола.
Михеев взял бумагу и стал медленно водить пером по странице дежурной книги.
— Петров, обыщи вещи, — приказал дежурный. Григорий хотел сам вытряхнуть рюкзак, но Петров уже завладел им и начал развязывать.
— Возьмите документы, — лениво сказал рыжий Михеев, кончая записывать.
— Сейчас найдут письма, — подумал Григорий, беря бумагу и искоса следя за толстыми пальцами Петрова.
Снаружи раздался громкий хруст полозьев и топот лошади. Дежурный открыл дверь и сейчас же крикнул:
— Петров, открывай ворота, уполномоченный!
Петров бросил мешок и выбежал из проходной. Напротив раскрытой двери стояли легкие сани; от большой гнедой лошади шел пар, она нетерпеливо рыла копытом землю и мотала головой. В санях Григорий увидел уполномоченного секретного отдела Ионина.
Григорий хорошо знал Ионина. Последний год перед освобождением он работал монтером и ему приходилось часто чинить электричество в секретной части.
В тот момент, когда ворота широко отворились, Григорий схватил мешок и побежал к саням.
— Я на освобождение, не довезете до города, гражданин уполномоченный?
Черные наглые глаза с удивлением остановились на заключенном.
— Садись, только скорее, — сказал резкий голос.
Григорий бросил мешок под ноги чекисту и прыгнул в сани. Лошадь рванула и сразу взяла крупной рысью; ворота мелькнули и скрылись за ледяной пылью.
На вокзале было так много народу, что протолкаться к кассе казалось невозможным. На всех скамьях и на полу, выложенном желтым кафелем, лежали и сидели плохо одетые озлобленные люди. Женщины кормили грудных детей, мужчины курили махорку. Всё время приходилось лавировать между серыми мешками и деревянными сундуками.
Простояв два часа в очереди, Григорий с трудом пробрался к кассе. Охрипший злой кассир, мельком взглянув на литер, сказал, что билетов третьего класса уже нет.
— А сколько стоит второй? — с отчаянием спросил Григорий. Для покупки билета второго класса надо было потратить почти все деньги. Григорий, не колеблясь, заплатил и протиснулся на перрон. Слава Богу, уеду, — подумал он с облегчением.
Кондуктор открыл купе, щелкнув ключом.
Мягкие сидения, слабый свет маленькой лампы. В купе никого. Непривычная тишина и комфорт.Григорий сел. На душе было тихо, слабость медленно охватывала тело..
На перроне послышались крики и свистки, заглушённые окном и дверью. Паровоз густо рявкнул, вагон вздрогнул и тени медленно поползли по стеклу. Григорий вышел в коридор и стал к окну.
Поезд набирал скорость, колеса ритмично, успокаивающе стучали. С высокой насыпи были видны крыши полутемного притаившегося городка. Скоро крыши кончились, замелькали лапы еловых веток и из-за редкого придорожного перелеска засветились далекие мигающие огоньки лагеря.
Григорий болезненно вздрогнул. Наверно, поужинали и готовятся ко сну. — Сколько он видел этих лагерей за пять лет, сколько нашлось и исчезло новых друзей и единомышленников!
Огоньки погасли в густой темноте сплошного леса. Григорий вернулся в пустое купе и лег, не раздеваясь, на непривычно мягкие пружины сидения. Тепло и рокот колес ласково убаюкивали. Как хорошо, что завтра не надо идти на работы! — подумал Григорий засыпая.
Дверь щелкнула и хриплый голос где-то совсем близко произнес: «Этот!». Свет карманного фонаря ослепил глаза. Григорий сел и не мог понять, где он и что с ним происходит.
— Ваши документы!
Из-за снопа света туманно вырисовывались две фуражки войск НКВД.
Григорий нашел в бумажнике белый клочок заветного документа и с невольной дрожью передал свое сокровище вошедшим. Прошло несколько томительных мгновений.
Григорий окончательно разглядел, что в купе находятся два чекиста и проводник. Чекисты молча прочли справку об освобождении, медленно, как бы с сожалением, вернули ее Григорию и вышли. Григорий остался в своем углу разбитый и усталый. Посидел… потом лег и не сразу, с трудом, заснул беспокойным сном.
В Ленинграде Григорий сменил второй класс на третий. — Завтра утром увижу Москву и это не сон! — думал он, — даже страшно! Там и Алексей где-то близко, на канале Москва-Волга, Леночка… О матери Григорий почему-то вспомнил в последнюю очередь. У Леночкииой подруги Нины уже годовалый ребенок, а ведь была совсем девочка! — Григорий вспомнил худенькую, почти детскую фигурку большеглазой Ниночки. Прямо-таки трудно поверить. Интересно, какие изменения в психологии советской молодежи произошли за годы первой пятилетки. Легче будет среди них работать или труднее?
В купе вошел молодой человек и солидно сел напротив. Григорий с интересом стал его разглядывать.
Незаметно стремления замаскироваться под пролетариат, белый воротничок, галстух… Комсомольская молодежь еще в 27 году на это косилась.
Молодой человек достал «Известия» и стал их просматривать, шелестя бумагой. Быстро пробежал первые страницы и застрял на шахматном отделе. Григорию хотелось заговорить с молодым человеком, но он боялся себя выдать даже в поезде и поэтому сдержался.