Невидимая Россия

Глава вторая В МОСКВЕ

Мама умерла. Лицо Леночки выглядело странно от смеси горя и радости. Григорий снял мешок с плеч, сел, не раздеваясь, на стул и отер лоб носовым платком. Как-то всё чудно в жизни получается — не так, как ожидаешь, — думал он. Леночка положила руки на стол, припала к ним головой и заплакала.

— Она вас так ждала. Так радовалась, когда узнала, что Алешу перевели в Дмитров. Всё собиралась на свидание — и вдруг…

— Отчего это она? — Григорий почувствовал, что голос его дрогнул.

— Сердце. Болела всего неделю.

— Давно?

— Две недели, как похоронили.

— Да… протянул Григорий.

— А как, — вдруг забеспокоился Григорий, — как хоронили, по-церковному?

— Да, отпевали, — Леночка не удивилась вопросу брата.

— Ну, раздевайся, — захлопотала она, — раздевайся. Алеша приедет через неделю, я уже у него была. Он хочет остаться там же на строительстве вольнонаемным.

Григорий поморщился.

— Знаешь, с вашими документами почти невозможно нигде устроиться. Тут ко мне заходил Юрий, такой черноглазый, с письмом от тебя. У него тоже ничего не вышло — уехал в Сибирь.

— А как с квартирой?

— Видишь, осталась только наша с мамой комната. В вашей какой-то совсем подозрительный тип живет. — Леночка перешла на шопот. — Лучше, чтобы он тебя не видел. Ты куда направление взял?

— В Тулу.

— А сколько дней можешь остаться?

— Документ об освобождении действителен на две недели.

— Ну, стало быть, дней десять можешь побыть в Москве.

— А на что ты живешь?

Григорий с грустью осмотрел комнату. Многих знакомых с детства вещей недоставало. Леночка сконфузилась.

— Продаю и, кроме того, работаю машинисткой.

Григорий задумался: всё складывалось не так, как он предполагал. Жаль, что мать в живых не застал…

— А во что вылилась паспортизация? — спросил он с тревогой.

— Очень многим пришлось уехать, — ответила Леночка. — Вообще в Москву можно попасть только по вызову какого-нибудь учреждения на работу, или если жениться на москвичке или выйти замуж за москвича, имеющих собственную жилплощадь.

— И многих выслали?

— Да. Маленькие городки кругом Москвы полны лишенцами и бывшими заключенными. Москвой считается не только город, но и стокилометровая зона кругом города.

— Зажимают всё крепче, — сказал Григорий.

Леночка опять заплакала.

— Ни тебе, ни Алеше в Москву не пробраться. С судимостью за контрреволюцию доступ в столицу закрыт.

Григорий опустил голову. Свобода!.. Вот она какая свобода! В крупные города не пустят. Забившись в какую-нибудь дыру, может быть, и просуществуешь, но как с политической работой? В маленьком местечке всегда на виду у всех. Кроме того, с кем работать? На минуту мелькнула мысль: махнуть на борьбу рукой, жениться в провинции и уйти в личную жизнь. Григорий остро почувствовал, что уже не может, если бы даже захотел, прекратить борьбу. Путь мещанского счастья для него был закрыт навсегда, хотя этого самого мещанского счастья хотелось как будто бы больше всего.

Леночка вскипятила чайник и поставила на стол хлеб, селедку и сахар.

— К сожалению, ничего больше нет, — сказала она извиняющимся тоном. — Приду со службы, что-нибудь придумаем, а сейчас у меня, кроме этого, ничего нет.

— А как Николай? Мы с ним не переписывались — спросил Григорий.

— До паспортизации был в Москве и уже где-то работал. Потом ему не давали паспорта, а теперь он опять дома и всё улажено.

— А видишься ты с Желтухиными? Как они без Алеши?

— Наталия Михайловна живет на новой квартире. Знаешь, она очень хорошая женщина, очень много помогала мне в хлопотах, связанных со смертью мамы. Муж ее всё в командировках… Ты знаешь, ведь, Борис теперь работает инженером и всё это устроила Наталия Михайловна. Ее отец, Михаил Михайлович, был три года в ссылке и живет с ними, даже паспорт получил. В милиции при получении паспорта сумел скрыть свой арест и ссылку, для этого они и переехали на новую квартиру.

Последние сведения ободрили Григория. Надо штурмовать Москву, — решил он. Другие находят пути и я найду.

Когда Леночка ушла, он тихо запер дверь, чтобы соседи, по возможности, позже узнали об его приезде, и с наслаждением вытянулся на мягком диване.

Посплю до обеда, а потом пойду в обход по городу, — решил он.

* * *

Григорий не без волнения вошел в длинную, заставленную комнату Осиповых. Алексей Сергеевич сидел за маленьким столиком и барабанил пальцами по полированному дереву; Надежда Михайловна шила на диване у обеденного стола; Николай читал у окна. Все трое вскочили разом и бросились навстречу Григорию.

— А как остальные? Как Павел?

— Скоро, скоро, в течение этого месяца все освободятся. — Григорий обрадовался, что он, наконец, попал в дом, в котором ничто не изменилось. Николай, Алексей Сергеевич и Надежда Михайловна были всё те же: даже не постарели, даже пиджак на Алексее Сергеевиче был всё тот же.

— Ну, ты у нас, конечно, пообедаешь, — категорически заявил старик. — А пока говори с Николаем, мы вам мешать не будем.

Григорий прошел в нишу, сел и весело посмотрел на Николая:

— Ну как, есть еще порох в пороховницах?

Николай улыбнулся прежней сдержанной улыбкой.

— Порох есть и, конечно, будет и дальше, — сощурил он хитро глаза, — но о точке приложения силы я несколько переменил мнение.

— А что? — забеспокоился Григорий.

— А то, что от политики я как-то стал отходить. Видишь ли, я думаю, что большевики опять сбалансировали и дело снова пошло на затяжку. Крестьянство сломлено. Новое строительство имеет свой пафос и молодежь увлечена. Все заняты с утра и до ночи; многие техники давно работают старшими инженерами. Окончившие ВУЗ-ы студенты моментально получают ответственные должности. Ты только подумай, из старых инженеров в 1930 году арестовано процентов пятьдесят, а ведь потребности в квалифицированных работниках растут каждый день. Даже такие, как наш Борис, и те попали в инженеры.

— Кстати, где он? — спросил Григорий.

— В Сибири, с мужем Наталии Михайловны, в длительной командировке.

— Ну, ладно. Об этом дальше. Рассказывай об общем положении.

— Так вот оно и выходит, что война питает войну. Пока специалист молод и делает «головокружительную» карьеру, он увлечен и ему думать некогда; когда он приобрел опыт и разглядел, что знаменитое строительство социализма ведется рабскими методами и нерационально, его обвиняют в контрреволюции и сажают в концлагерь, а на его место выдвигают нового из молодежи. Техническая элита всё время сменяется. Того, что было в 1930 году, и в помине нет. Кулаки либо уничтожены, либо влились в строительство. Деревня разорена и обескровлена, а рабочие еще не поняли, что следом за крестьянами всеобщее закрепощение ударит по ним. Одним словом, несколько лет большевики просидят крепко, а дальше… а дальше трудно сказать, что будет, но, по-моему, будет война. Пятилетка — это ничто иное, как техническая подготовка к проведению мировой революции при помощи штыков Красной армии.

— Это очень интересно, — прервал Николая Григорий, — но я не вижу тут причин к пессимизму. Война, о которой ты говоришь, при наличии миллионов заключенных и недовольстве крестьян, не может быть выиграна Красной армией, а создаст только то потрясение извне, которое мы все считаем необходимым условием внутреннего взрыва.

— В этом ты, конечно, прав, — согласился Николай, — но только имей в виду, что войны не будет в течение нескольких лет, а за это время они сделают всё возможное, чтобы окончательно сломить моральную сопротивляемость народа. Возьми, например, церковь: до смерти патриарха Тихона большевики не могли ничем ее разложить, теперь патриарший местоблюститель митрополит Сергий уже проиграл игру, пойдя по пути компромиссов. Большевики заставили его официально заявить, что гонений на религию нет. Это страшный акт отказа от мучеников за чечевичную похлебку тени централизованного управления церковью. Лучшие священники предпочитают уходить в катакомбы: наш приход официально закрыт уже несколько лет, но фактически существует подпольно.