НЕЗАБВЕНИЕ

Глеб изобразил слабую улыбку, что-то невнятное промычал в ответ. Ясно. Все планы рухнули.

– Расслабился, называется. Никакой личной жизни!

Бормоча себе под нос, Глеб украдкой поглядел на жену и угрюмо насупился. Потом успокоил себя: лучше выждать, а там посмотрим.

Он вытер о трико вспотевшие ладони и плюхнулся на диван. Послышался скрип. Глеб сидел неподвижно минуту-другую, потом включил телевизор. Тут он шумно вздохнул и, втянув голову в плечи, с тоской уставился в мерцающий экран.

Запутанные сообщения о конфликте Горбачева и Ельцина, про рыночную экономику и программу «500 дней» тревожили неопределенностью.

– Приватизация, демонополизация, либерализация; право граждан на лучшую, более достойную жизнь … – диктор монотонно бубнил и бубнил.

Голова начала разбухать от смутных предчувствий беды. Кто-то вокруг перекраивал жизнь, и страх перед будущим вспарывал мозг.

Глеб убавил звук, и голос диктора стал почти неслышен. Какое-то время он тупо таращился в телевизор, а потом принялся лихорадочно нажимать кнопки пульта, однако по-прежнему выбрал первый канал. Ему стало гадко и тошно. Глеб, поджав губы, прищурился и начал подергивать край рубашки.

Тут раздался громкий треск и шипение. Из кухни потянуло пережаренным луком, и вся комната разом наполнилась удушливым дымом. От него не было никакого спасения. Во рту пересохло, спазмы сводили горло. С детства от этого ненавистного запаха у Глеба пропадал аппетит и начиналась изжога. Он, багровея, закашлял, перестал теребить рубашку и, скрипя зубами, скорчился на диване. В горле жгло, горело где-то под ложечкой, или выше. Глеб, проглотив слюну, забурчал:

– Вечно одно и то же!

Хотелось хотя бы на время забыть, что жена где-то рядом, однако тут до него донеслось знакомое глухое брюзжание:

– Да пропади оно пропадом!

Глеб, подняв голову, резко выпрямился, и даже чуть-чуть испугался – в узком проёме кухни беспрестанно мелькал рыжий затёртый халат жены. Жилистая, худая, Лариска с суровым лицом сновала туда-сюда, судорожно выдвигала и задвигала ящики, стучала отчаянно створками шкафа, гремела посудой, что-то бухтела себе под нос, вздыхала, яростно тёрла щетинистым ёршиком бутылки из-под молока. Он с тревогой следил за хватким движением рук. В это время шлёпали тапки, пустой холодильник заунывно гудел, шкварчала на сковороде картошка, бесконечно шумела текущая из крана вода.

Чтобы заглушить назойливую какофонию, Глеб прибавил звук в телевизоре. Раздался громкий бесстрастный голос с чёткой артикуляцией:

– Верховный Совет РСФСР принял Закон "Об обеспечении экономической основы суверенитета РСФСР".

В голове загудело. Вдруг захотелось взвыть, заорать благим матом и расколотить проклятый ящик. Испугавшись собственных мыслей, Глеб рывком поднялся с дивана.

Что за бред! Надо покурить.

В полутьме, шаркая тапками по ковру, он стремительно пересёк комнату, щёлкнул выключателем и холодной потной рукой распахнул двери ванной – оттуда пахнуло плесенью и закисшим бельём. На верёвках, вперемешку с линялыми майками и сатиновыми трусами, черным атласным лифчиком, заношенными носками и разноцветными наволочками, сплошной неприступной стеной висели пододеяльники и простыня. Он отшатнулся, рванул назад и, всполошив нахальных тараканов, скрылся за скрипучей дверью туалета.

Будни

Надо признаться, с самого начала у Глеба не было никакого желания таскаться по магазинам. Его ли это дело? Разумеется, нет! И всё-таки утром в четверг он проснулся ещё до рассвета. Прислушался: ни звука, полная тишина. Значит, Лариска ушла на работу, а сын, стало быть, спит.

С вечера начал поднывать зуб. Глеб потрогал его языком, дернул щекой и опять почувствовал боль. Взглянул на часы: они показывали половину седьмого, и выходит, не было никакой надежды попасть в этот день к врачу.

Он встал с кровати и, пошарив рукой по стене, нажал выключатель. Тот щелкнул, и бледные тени от бра вмиг расползлись по цветастым обоям. Глеб прошел быстрым шагом по комнате, нервно сдвинул портьеру и глянул в окно: в мутно-серых коробках домов, что стояли напротив, кое-где молчаливо светились желтые окна. Глеб, сонно моргая, протёр ладонью глаза и прижался к стеклу: оно показалось холодным, как лёд. Он недовольно прищурился и, смотря в беспросветную хмарь, вздохнул тяжело: вот и ноябрь. Самое ненавистное время – ещё не зима, но уже и не осень.

Глеб пригляделся: набухшие мятые тучи мрачно висели над городом. Вдоль улицы тянулась цепь фонарей. И без того тусклый свет кое-где обрывался и в затенённых провалах виднелись погасшие лампы. Под фонарями, у сирых темных обочин, изрезанными рядами теснились кусты. Внизу по дороге медленно ехал мусоровоз, за ним, переваливаясь неуклюже, тащился большой пузатый автобус. Крохотные фигурки людей чернели на остановке. Из-за поворота высунулся грузовик, остановился у светофора. Зажегся зелёный свет, и через пару минут дорога была пуста.

Глеб опёрся руками о подоконник, слегка отпрянул назад, и тут в мутном от пыли стекле взгляд выхватил отражение заспанного лица. Бледный, он молчаливо стоял и, не мигая, смотрел на белесые волосы и такого же цвета жидкие брови, впалые щёки, сухие узкие губы. Сутулясь и выпятив подбородок, потрогал пальцем торчавший на шее кадык и, будто впервые, в тот миг увидел свои глаза: усталые, потухшие, они настороженно смотрели из сумрачного пространства. Он передернулся и уцепился за подоконник. Какие-то дурацкие мысли запрыгали в голове и начали мучить его. Почему-то вспомнилось, как вернувшись из армии, просто хотел проветриться, погулять. И хотя Лариска показалось ему такой душкой, Глеб совсем не собирался жениться. Пришлось. Да, выбора не оставалось, это правда. Пришлось отвечать за свои ошибки. В том опрометчивом возрасте, когда нахлынет внезапная страсть, их все совершают. Мать тогда пожалела его: мол, понятное дело, какой мужик откажется, если баба сама подставит. А батя взорвался: «Чем ты думал?» Дескать, сам виноват: заварил кашу, вот и расхлёбывай. Глеба передернуло от этих слов. Если честно, он сначала запутался, а потом испугался. Тут Лариска ещё вся в слезах, так сказать, опороченная. А Глеб и представить себе не мог, что станет отцом. Он ночами не спал, даже в какое-то время по-настоящему запил. Но от этого стало только хуже. Спасибо родителям: вовремя остановили.

Тут же вспомнилась привычная пьяная дурь на свадьбе. Другой жизни Глеб ожидал, однако после женитьбы уже не было никакой надежды. Тоска разъедала его изнутри, и всё казалось безразличным. Ладно, когда любовь выгорает, и жизнь делается бесцветной, а тут и любви-то не было вовсе. К тому же Лариска, только стала женой, сразу принялась командовать, сделалась раздражительной. Всё как-то враз изменилось, и Глеб никак не мог найти объяснений этой странной метаморфозе. Словно бы устав от долгих запутанных ухищрений, Лариска сняла с себя маску и обратилась в сварливую тетку. В говоре её слышалось постоянное понукание. Уж он-то знал, на что та способна. Криком и визгом она действовала ему на нервы. Почему-то всякий раз истерика у неё начиналось с утра, и обычно заканчивалось после обеда. И так каждый день! Глеб сперва возмутился, как будто его обвели вокруг пальца. Даже хотел уйти. Оказалась, кишка тонка. Потому-то он перестал бороться с реальностью и зажил обычно, как все. Через четыре месяца после свадьбы родился сын, и годы полетели один за другим. Обидно. Не успел оглянуться, как жизнь затянула тусклая пелена обыденности. Впрочем, он никого не винил. Зачем? Если на то пошло, мог бы и сам для начала узнать Лариску получше. Сейчас, разумеется, ничего не поделаешь. Поздно оглядываться назад. Прошлое не вернуть и ничего в нём нельзя изменить.

Глеб шумно вздохнул и прислушался. В доме с утра было тихо, только тяжелые капли стучали набатом по раковине. Он, тряхнув головой, повернулся и направился в кухню. В утренней тишине звуки падавших капель звучали тревожно. Глеб включил свет, подкрутил вентиль на кране, но вода так и продолжила капать. «Ещё в понедельник вызвал сантехника. Не дождаться видно, – подумал Глеб. – Надо снова идти в КЖУ». Он взял чайник и, налив воды, осторожно поставил его на плиту, тут же снял с гвоздя зажигалку и нажал пальцем кнопку. Та щёлкнула раз, и ещё раз. Долго-долго зубцы стального колесика, клацая в тишине, пытались высечь искру, но безуспешно.