НЕЗАБВЕНИЕ

– Да, в конце-то концов! – проворчал с нетерпением Глеб.

А тем временем газ тихо шипел, постепенно расползался вокруг, и как будто бы тухлой капустой пахнуло. Пришлось распахнуть настежь форточку. С улицы потянуло холодом. Он повесил зажигалку обратно на гвоздь, достал из тумбочки коробок, чиркнул спичкой, зажег наконец горелку и пошел умываться.

В спёртом, удушливом воздухе ванной Глеб раздвинул висевшее на верёвках белье, приблизился к умывальнику и повернул чёрный пластмассовый вентиль. Труба загудела, и следом раздался гулкий хлопок. Глеб не успел ещё даже подумать, а в то время вода, как обычно, вырвалась с шумом из крана, ударилась о дно умывальника и, разлетевшись на мелкие брызги, окатила его с головы до ног. После ещё немного пофыркала, наконец успокоилась и продолжила течь равнодушной тонкой струей.

Глеб сплёвывал воду и, ругаясь вполголоса, снимал промокшую майку. Потом вытер облитые волосы, мокрые плечи и руки. Уж, казалось, давно мог бы привыкнуть, так нет! Каждый раз раздражало это странное свойство городского водопровода.

Он с яростью швырнул майку в ванну и принялся чистить зубы. Поплескал напоследок в лицо холодной водой, промокнул полотенцем, закрыл поплотнее дверь и вынул из стенного шкафчика бритву. Это был подарок родителей, лишь только Глеб возвратился из армии. Основательная, тяжелая, электрическая бритва рычала, больно выщипывала редкие волоски и раздражала кожу. Глеб старательно поводил по щекам. По правде сказать, в этом не было необходимости, но он всё надеялся, что так борода начнёт лучше расти.

В то время, когда Глеб вернулся на кухню, в чайнике бурлила вода. Крышка приподнималась, по облупившимся стенкам стекали кипящие струи, и пар со свистом вырывался из носика. Глеб выключил газ, достал из шкафа любимую синюю чашку, насыпал в неё сухого кипрея, добавил немного душицы, бросил щепотку мяты и залил кипятком. Заклубился легкий парок, и аромат безмятежности понемногу начал успокаивать душу. Глеб вынул из тумбочки сахарницу, но та оказалось пустой. Пока ставил её обратно, вспомнил, что вечером накануне к ним заходила мать – принесла горячие пирожки с капустой, которые он так любил. Всякий раз их запах вызывал у него ощущение тепла и уюта. Глеб снял цветастое полотенце с пузатой глиняной миски. Пышные пирожки с румяными корочками напоминали ему о детстве. И хотя они за ночь успели остыть, он их разом умял.

Чашка, из которой он пил, так и осталась стоять на столе. Глеб встал и отправился в комнату. Он быстро оделся и, выйдя в прихожую, в полутьме вдруг запнулся. Сумку с аккумулятором он уложил ещё с вечера и поставил в кладовку, да видно, Лариска её оттуда зачем-то достала. Глеб включил свет и, потирая ногу, выругался про себя. Он, закусив губу, придвинулся к зеркалу, суетливо пригладил ладонью жидкие волосы, потом надел сшитый матерью меховой жилет, аккуратно, боясь, как бы ни порвать, влез в заношенную куртку, поверх шерстяных носок обул стоптанные ботинки и, переминаясь ногами, недовольно поморщился:

– Жмут. Надо забрать сапоги из ремонта.

Глеб подошел к трюмо, выдвинул ящик и долго-долго копался в нём, пока среди старых записок не отыскал квитанцию. Сунул её в карман и, посмотрев на часы, увидел, что стрелки подходят к восьми. Он ухватился за сумку, повесил её на плечо и, щёлкнув чуть слышно замком, вышел не спеша из квартиры.

Лишь Глеб ступил на площадку, тотчас ударил в нос едкий смешанный запах пролитого пива, мочи, загнившего мусора и табачного дыма.

– Вот что с этим поделаешь? – он усмехнулся с досадой. – Следы коллективной жизни.

Глеб, задержав дыхание, двинулся к лифту, но тот опять-таки не работал. Он раз за разом жал кнопку, потом с шумом выдохнул воздух и, крепко выругавшись, стал спускаться пешком в полутьме. Оказалось, этажом ниже снова кто-то выкрутил лампочку.

– Ну, берегитесь! – процедил Глеб. – Я до вас доберусь.

Прикинул: может сходить к участковому? В это самое время у него под ногами противно заскрежетали осколки разбитой бутылки. Он поскользнулся и, потеряв равновесие, ухватился в последний момент за перила. На грязных ступенях валялись картофельные очистки, к ним примешивались обгорелые спички и окурки от сигарет. Впрочем, всё было бы хорошо, но для каждого, кто жил в этом доме, он был свой и ничей. Как говорится, заурядная девятиэтажка – территория хаоса. Жизнь здесь поначалу Глебу казалась временной. Всякий раз снова и снова он мысленно возвращался в родительский дом. Снесли его позапрошлой весной, но память не утихала и всё также хранила запах сосновых стен, пышные бутоны фиолетовых георгинов и золотые шары под окном, кудрявую грядку гороха у бани. Как он любил дух распаренных берёзовых веников! Глеб зябко поёжился. Ему вдруг особенно ясно припомнилось, как по субботам, ближе к полудню, они с отцом шли топить печь, как подолгу сидели на обжигающих лавках и, вдыхая густой ароматный пар, отмокали в душистой пене.

Да, всё на свете кончается. От прошлого остались лишь пожелтевшие фотографии, что лежали в старом семейном альбоме. Они о многом могли рассказать. На одной – мать с отцом корчуют старые пни, на другой – пилят доски, а ещё есть та, которую Глеб больше всего любил: черно-белая карточка, где родители сидели, обнявшись, на венце бревенчатого сруба. И хотя снимок немного потрескался, всё ж было видно, как солнце высвечивает их молодые красивые лица, обещая счастливую жизнь.

Теперь обрывки воспоминаний, как увядшие листья, разложены по затертым страницам альбома, и надежно прихлопнуты обложкой из синего бархата. Вот уж и в Заводском переулке ничего не осталось, что напоминало бы о родительском доме. Ну что тут поделаешь, перемены хлынули разом: дискотеки и джинсы «варёнка», очереди в магазинах, пустые прилавки, талоны и карточки, съезд депутатов, выборы президента, Кашпировский, Чумак. Они без разбору затягивали в сумасшедшую круговерть поменявшейся жизни, и к тому же пугали. А вы думали – как? Тут ещё дом снесли. То место, где он стоял, сровняли с землей, и дорогу построили. И будто так было всегда. Единственное, что родителей утешало: Глебу с семьёй тоже дали квартиру, двухкомнатную, рядом со школой.

Мысли о прошлом всегда пробуждали тоску. Между тем шаг за шагом Глеб продвигался, цепко держась за перила. Идти по заплёванным и замызганным шелухой ступеням приходилось с большой осторожностью. В длинном ущелье лестницы он временами поворачивал голову, и тогда останавливался, приглядываясь к размазанным отпечаткам ботинок. Вперемешку со всякими надписями они чернели на обшарпанных стенах.

Глеб, вспыхивая от бессилия, со злостью ворчал сквозь зубы:

– Вот балбесы! Ноги бы вырвать.

Дойдя до одной из площадок, он почувствовал отвратительный утренний холод. Оконный проём зиял пустотой, и с улицы, из темноты, со свистом врывался пронзительный ветер. Глеб зябко вздрогнул, поёжился, вынул из кармана перчатки, да так неловко, что одна провалилась в темный проем. Он тут же ускорил шаг, и когда оставшиеся этажи были пройдены, нашел её на полу. Встал у порога и натянул на ладони перчатки. Мать их связала пару недель назад, как раз к его дню рождения. Глеб порадовался, что они пришлись очень кстати.

Он толкнул деревянную дверь, та распахнулась со скрипом, и Глеб шагнул на крыльцо. После всех отвратительных запахов уличный воздух ему показался свежим. Он поправил на шее шарф, и, покачиваясь под тяжестью сумки, двинулся вдоль монотонных панельных домов, по угрюмым улицам, в сизой тьме, мимо соснового перелеска, туда, где на пустынных задворках завода тянулись ряды гаражей.

Глеб шёл почти час, потом долго не мог отпереть окрашенные серебрянкой ворота. Пришлось повозиться с тремя хитрыми замками. Выточенные руками отца сложные стальные цилиндры замёрзли на холоде и никак не поддавались. Глеб их насилу открыл, вошёл, огляделся: продавленный старый топчан в углу и откидной столик на кирпичной стене придавали гаражу домашний вид.

Он часто не знал, куда себя деть, и тогда любил укрыться в этой маленькой крепости. Запах бензина, машинного масла и сырости успокаивал. Торопиться в этот раз было некуда. Глеб поставил сумку на верстак и, вынув из неё аккумулятор, заметил белый налет на клеммах. Он выдвинул верхний ящик, пошарил рукой и вытащил рваный лист наждачной бумаги; аккуратно почистил клеммы, потом откинул капот, поставил аккумулятор на место и бережно закрепил скобой; первой поставил плюсовую клемму, потом – отрицательную, сел в кабину и попробовал завести двигатель. Тот загудел с призывным раскатом. Глеб выключил зажигание и, выйдя из машины, долил в бачок тормозную жидкость, после проверил тосол: голубой раствор, как положено, плескался между двумя делениями. Он проверил давление и подкачал колёса, затянул покрепче болты, почистил основательно фары и, включив их, выдохнул облегчённо: работают. Глеб хотел уже было садиться в машину, и тут спохватился: мать же просила привезти картошки и маринованных огурцов.