Ни живые, ни мёртвые

— Но тогда бы мы ещё с младенчества перемещались по вселенным, — недоумённо ответила я, на что, казалось, они словно рассмеялись:

— Эта схема работает только с теми, кто хотя бы один раз переступил порог своей реальности. По собственной воли или по велению Вселенной. Но та всё равно пытается вернуть «путешественника» обратно: будто играет в дартс, но далеко не с первой попытки попадает в центр. Каждое существо оставляет после себя множество энергии, а в родном для него мире этой энергии больше всего. Поэтому при перемещении Вселенная пытается вернуть его обратно, в пустующее место.

— Почему она не попадает сразу же?

— Энтропия, увеличивающийся хаос, миллиарды параллельных вселенных, хитросплетения мультивселенной — слишком много неупарядоченности. Невозможно с точностью прицелиться, когда вокруг так много всего. Мешает.

— Значит, я рано или поздно попаду обратно? — настолько свыклась к безнадёжности, что слабо верила в свои же слова.

— Конечно.

— Но если я вернусь обратно в свою реальность, то не перемещусь ли снова, как только усну?

— Нет.

— Тогда почему же такое происходило с Рэбэнусом? — в голове всплыло воспоминание о том, как в дневнике он говорил об этом, но мне не хватало более подробных объяснений.

Космос забурилил, ярче замерцал, выдохнул порцией галактик — и красная радужка глаза уставилась прямо в сердце.

— Его отец был из иного измерения. Поэтому как только Рэбэнус оказался вне твоего мира, Вселенная тут же почувствовала неладное, и теперь пытается попасть в две цели: и в тот мир, где он родился, и в тот, откуда родом его отец. Она улавливает смешение разных кровей, но не понимает, что человек не способен жить в двух местах одновременно. Поэтому оказавшись в одном измерении, Рэбэнуса всё равно тянет в иное.

— И поэтому он никогда не спит, — догадалась я, пытаясь хоть как-то соображать, правда, это давалось с большим трудом от постоянного зуда по всему телу и головной боли. — Но если вам надо, чтобы Рэбэнус остановился, то какого Аоиня вы вообще вновь допустили унистожение миров?

— Человек рано или поздно выбрасывает мусор и старый хлам, вычёркивает из жизни ненужных людей — точно так же и Вселенная. Ей необходимо избавляться от некоторых измерений, чтобы дать место другим.

— И вы взяли на эту роль Рэбэнуса? Зная, как он любит власть и всемогущество? И теперь вновь не можете его остановить?

Вспышка — и тысячи звёздных синевато-фиолетовых фигур возникли вокруг меня.

— Для этого есть ты.

— Но почему конкретно я? — от потерянности хотелось сжаться до размеров электрона.

— Ты связана с ним.

— И каким же образом?

Помимо ребёнка в будущем, секса и тысячи тайн.

— Ты должна узнать это сама.

— Но вы же знаете, почему не можете рассказать? — найдя в себе всю смелость, с вызовом спросила я и даже полнялась на ноги. — Неужели из-за этого я могу изменить своё решение?

— Стань прошлым.

— Чт...

— Стань прошлым, стань прошлым, стань прошлым, станьпрошлым, станьпрошлым, прошлымпрошлымпрошлым...

Вселенная закружилась, понесла за собой богов, смешала туманности, цвета, планеты, чёрные дыры — окружение стало напоминать фильм на перемотке с бешеной скоростью. Мир давил, падал прямо на меня, зеркало пошло трещинами, воздух наполнился озоном и нарастающим гулом — статьпрошлым, станьпрошлым, станьпрошлым...

Невообразимо большой алый глаз стал совсем близко, а ещё мгновение — и он поглотил меня, ращепляя на молекулы, раскатывая по материи, соединяя с чем-то инородным, перелепляя всё существо — а человек ли я?

Личность стёрлась о гранит времени.

Где я?

Планеты сталкивались, порождая нечто столь прекрасное, сколь и уродливое.

Кто я?

Сила теплилась на кончиках волос — это чёрные дыры всасывали в свою тьму и наделяли меня ею.

Что со мной ?

Сознание не ощущалось собственностью. Эмоции рассеялись миллиардами звёзд. Тёмная материя поглощала пустоту и одиночество, вечно царящие в сердце.

Я везде и нигде.

Я всё и никто.

Я здесь и всюду.

Я теперь не я.

И я.

Оранжевое небо, тёмно-зелёное бескрайнее чистое поле — космос резко сменился на очередной странный мир и кулоном в виде черепа птицы повесился на моей шее. Сжав его, я окинула изменившимся взглядом стоявшие двери без домов — алые, как пущенная кровь врагов. И чувствуя себя абсолютно всемогущей, я решительно подошла к одной из двери и, не косувшись ручки, взмахом пальцев открыла её. Белое светящееся пространство ничего мне не говорило, но я чётко знала, что иного выхода не существовало. Ничего, кроме цели.

Я бесстрашно шагнула вперёд и...

XXIII: Ни дружба, ни предательство

Кто творит добро, имея неограниченную возможность делать зло, тот достоин похвалы не только за содеянное добро, но и за все то зло, которого он не делает.

Вальтер Скотт

...вышла в зимнем лесу.

Родной мир.

Я это ощутила сразу же: в снегу, который свежими подушками лежал на ветках деревьев, в лесном запахе, в едва уловимой нотки Англии и чая, в простоте вдохов, в оранжево-бледном рассветном небе. Я никогда не заходила в лес, находящийся неподалёку от Равенхилла, но была твёрдо уверена, что появилась именно в нём, в любимом ветхом городке, хотя окружение состояло лишь из длинных стволов елей и лиственниц.

Холодный воздух ощущался как глоток чистейшей воды: мысли отчислились, эмоции успокоились, глаза прикрылись, а слух с наслаждением слушал пение птиц и покой.

О Гуань Инь, я так давно не была столь спокойна.

Больше никаких перемещений. Никаких апокалипсисов, разрушенных миров, умирающих людей, монстров и максимально странных вещей. И несмотря на то, что в Равенхилле тоже происходила всякая мистическая чертовщина, это теперь нисколько не пугало.

Ибо теперь я обладала материей.

Или магией.

Вот как её нашёл Рэбэнус, вот как он её получил: с самого детства он чувствовал себя таким же чужим, как и я, и понимал своё великое предназначение во Вселенной. Книги, манускрипты, подземелья, ритуалы, последователи, убийства — поиски себя привели его к границе измерений, а затем и вовсе переместили по мирам. Там он, как и я, и, видимо, Коллеры, и многие другие, встретился с высшими, и те наделили его магией, желая, чтобы Рэбэнус подчинялся законам. Перечеркнул их и уничтожил — свобода и власть оказались важнее для него, чем благородие.