Нищенка и миллионер

Я еще вот что хотел сказать, чтобы расставить точки уж над всемиi. Несмотря на очень сильную любовь к Марии, любовь к Евгении ничуть не угасла в Жорже. Она просто ушла глубже, и теперь в сердце Жоржа гнездилось две любви: одна - глубоко, к жене, другая - на поверхности, к Марии. Но то, что эта вторая любовь - на поверхности, вовсе не делает ее меньше или слабее.

Монастырский колокол разбудил их в полшестого утра. Нужно было поскорее умыться и идти на медосмотр. Случайно вырвалось. На самом деле, на молитву, конечно. Марии, которая всегда вставала ни свет ни заря, сегодня не хотелось просыпаться. Она потягивалась, не выпуская из объятий Жоржа. Наконец она открыла глаза и нежно посмотрела на того, без кого уже не представляла своей дальнейшей жизни. И вдруг глаза ее округлились от ужаса.

– У тебя борода!
– шепотом закричала она.
– Тебя выгонят!

Жоржу очень хотелось остаться, но бритье в условиях женского монастыря представлялось ему совершенно невыполнимой задачей. Он уже решил сдаться монастырским властям и позволить выгнать себя с позором из обители, не осознав еще, что это навлечет еще больший позор на его возлюбленную. Но Мария молниеносно оделась, восхитив Жоржа прекрасностью движений, сбегала на кухню и вернулась с острым ножом, которым монахини кромсали капустные кочерыжки. Это была самая ходовая пища в монастыре - одинаково полезная для здоровья и умерщвления плоти. У Марии в тюфяке было спрятано зеркальце. Монашкам не разрешалось смотреться в зеркала, но Марии очень хотелось выглядеть красивой. "Ведь когда я молюсь Богу, - рассуждала она, - он меня видит, ведь он всё видит, а я не хочу своим неприглядным видом расстроить его эстетические чувства. Ведь я - его творение и должна радовать своего творца!" Поэтому Мария всегда перед молитвой забегала в келью, вытаскивала из глубины тюфяка пудреницу, помаду и тушь для глаз, оброненные когда-то туристкой во дворе монастыря, и, глядясь в зеркальце, "приводила лицо в порядок".

Жоржу пришлось решать две противоположные задачи: выбриться как можно глаже и, не дай Бог, не порезаться. Нож был невероятно большой. Марии было страшно. Она не отрываясь следила за Жоржем и молча молилась. Но все окончилось благополучно. Нож они спрятали в тюфяке, вместе с зеркальцем, а сбритую щетину Жорж аккуратно собрал с каменного пола и выкинул за окно. Там ее подхватил ветер и унес в пространство.

С этого утра Мария и Тереза - переодетый Жорж - стали жить как муж и жена, в одной келье. Оба безумно влюбились друг в друга. И у них было, как бы сказать... ну, совсем не такая ерунда, как у Ромео и Джульетты. Когда я думаю о том,какони влюбились, мне иногда становится не по себе. То есть я имею в виду то, что мне не по себе как писателю - от того, что трудно себя заставить представить, какова сила этой любви. А без того чтоб представить - как опишешь? Как заставишь читателя, а уж тем более читательницу поверить? Ведь для понимания силы любви нужно увидеть ее порывы.

Но порывов пока что не было. Просто потому, что для них еще не представилось случая. Вот, например, если бы Жоржа с Марией поймали инквизиторы и сказали... Но нет, я не могу расстраивать читателей, а в особенности, читательниц тем, что сказали бы инквизиторы, потому что их слова всегда приводят в расстройство. И особенно тех, кому они предназначены. Скажу только, что если бы инквизиторы предоставили Жоржу выбор, кого объявить еретиком: его или Марию, Жорж, не задумываясь, прыгнул бы в костер. И Мария сделала бы то же самое. Таким образом, оба сгорели бы. Вот какова сила этой любви. Сцену с инквизиторами, кстати, воображала себе Мария во всех подробностях, на которые только было способно ее воображение. Это происходило во время завтрака в монастырской столовой. Они сидели рядом с Жоржем и другими монахинями на скамьях вокруг длинного квадратного стола и жевали салат из капустных кочерыжек, политых кукурузным маслом. Из-за исчезновения острого ножа, кочерыжки были кое-как нарублены тупым, и Жорж с непривычки поранил десны их твердыми кромками. Со всех сторон на жующих монахинь глядели огромные портреты мучеников церкви, развешанные по стенам столовой. Эти мученики смущали Жоржа. От их взглядов мурашки ползали у него по коже на спине и кочерыжка не лезла в горло. А Мария не обращала на святых никакого внимания. Грызя привычную пищу, она воображала себя с Жоржем в плену у страшных инквизиторов.

Мало того, что их любовь была такой сильной, она была еще и взаимной. Взаимная любовь - редкая птица. Обращали ли вы внимание, что среди влюбленных парочек гораздо чаще попадаются невзаимные? Если нет - в следующий раз, когда будете где-нибудь, где их полно, например, в парке, в солнечный выходной, или вечером, когда довольная толпа валит из кинотеатра, - понаблюдайте. Не стесняйтесь заглядывать им в глаза. Вы сделаете открытие. В большинстве парочек влюблен только кто-то один. Он страстно целует, а второй делает вид, что страстно, а сам не страстно. То есть он вроде как тоже любит, но сам или сама в этом не на сто процентов уверен. Очень редко можно встретить взаимно-влюбленных. Это, кстати, легко доказать с помощью математики. Возьмем произвольных двоих из тысячи. Вероятность, что один из них влюблен в другого - одна девятьсот девяносто девятая. Соответственно, вероятность, что другой влюблен в первого - точно такая же. Таким образом, вероятность, что оба влюблены именно друг в друга - один поделить на девятьсот девяносто девять в квадрате, что составляет примерно одну десятитысячную процента. Ничтожный шанс!

Жоржу постоянно казалось, что каждая минута, проведенная в монастыре, станет последней. Но на смену минуте приходила другая, потом третья, часы монастырской столовой уже отсчитали пятнадцать минут, положенные на завтрак, затем Жорж вместе с другими монахинями громко возблагодарил Бога за ниспосланную трапезу, встал вместе со всеми и пошел к выходу, - а его до сих пор не выгнали. Его так и не выгнали. Ни в этот день, ни в следующий, ни через неделю и даже ни через месяц. Никто не подозревал их в обмане. Мария была на вершине счастья. "Господи!
– повторяла она, - ты послал мне то, о чем я тебя просила. Ты не мог поступить лучше! Теперь я буду любить тебя в сто раз больше, чем раньше!" Так наивно молилась она Богу в часы утренней и вечерней молитвы.

– Если бы ты не появился, я бы умерла и попала к Нему, сказала как-то Мария.
– А так я попала к тебе, а к нему я уже не попаду никогда.

– Ну и ладно, - сказал Жорж.

"Как хорошо, - подумал он, - что я сделал хорошее дело и сделал человека счастливым". И он ласково поглядел на Марию и нежно поцеловал тайную жену в щеку.

А явная жена, Евгения, зная склонность мужа к длительным исчезновениям, начала разыскивать его только на третью неделю. Может, она и не стала бы так долго откладывать, но дело в том, что у нее случилась депрессия. Произошло это так. В дверь позвонил посыльный и принес свеженапечатанную книгу Евгении. Книга была еще горячая. Она хранила тепло ротационной и переплеточной машин, из которых только что выскочила. Читателям, может быть, невдомек, но писатели-то знают, что самый первый, именной экземпляр всегда бывает вот таким тепленьким. Евгения радостно прижала книгу к груди, поцеловала свои имя и фамилию на обложке и раскрыла на первой странице. Первая фраза, с которой начиналась книга, не понравилась ей. Евгения прочла первый абзац, затем второй и третий, и чем дальше читала, тем меньше ей нравилось собственное творение. "Неужели я могла такое написать?" - сказала писательница самой себе. Улыбка медленно сползла с ее лица. Глаза заблестели от слез. "Да это гадость!
– топнула она ногой.
– Гадость и безвкусица!"

Она швырнула книгу в угол, потом схватила с полки свою предпоследнюю книгу и стала читать ее. "Еще большая гадость!
– крикнула Евгения, шваркнув книгу об пол.
– Пошлость!" Пред-предпоследняя книга показалась ей хуже, чем предпоследняя. Уже гора Евгеньиных книг достигала ей до пояса, а писательница возвышалась над этой горой, как вулкан, и всё в ней кипело. Побросав на пол все свои книги без исключения, и выдрав у них перед этим обложки и корешки, она расшвыряла всю эту "кучу макулатуры" и, бросившись на стоявший в прихожей кожаный диванчик, горько заплакала. Она была вся мокрая от слез. Три недели провалялась Евгения в депрессии, а потом решила, что нужно начинать новую карьеру. "А где же Жорж?
– спросила она себя.
– Где мой любимый муж? Он один до конца понимает меня. Только он может меня утешить".

Но Жорж был далеко, на другом берегу Москвы-реки. Он поселился в женской обители, среди монахинь, и теперь сам стал одной из них. И Жоржу нравилось быть монахиней. Правда, приходилось ежедневно бриться, и очень гладко, потому что иначе его могли бы заподозрить в том, что он не женщина. На самом деле Жорж брился два раза в день: ранним утром - чтобы предстать перед монахинями с девственно-гладкими щеками, и перед сном - чтобы ночью не поцарапать Марию. Последнее, как понимает читатель, могло стать поводом к подозрению.

Другой, и не меньшей проблемой, чем бритье, было мытье. Монахини мылись в длинной общей душевой, в которой соседние души хоть и были отгорожены друг от друга древними каменными стенками, но дверей не было. В его второе утро в монастыре, пока монахини еще спали, Мария отвела Жоржа в душевые. Они специально встали очень рано, но в душевых все-таки уже кто-то мылся. Это была самая молоденькая монашка, сестра Агафоклия.

– Привет, сестры!
– крикнула она, выпустив фонтанчик воды изо рта.
– Ты что, новенькая?
– спросила она Жоржа и, зажав душ ладонью, направила струю ледяной воды прямо ему в лицо.

Жорж едва не заорал благим матом. Хорошо, что Мария вовремя зажала ему рот. Монахини жили простой жизнью, в которой не было места для горячей воды. Мария провела Жоржа к самому последнему душу. Там он, трясясь от холода, кое-как помылся. Мария, которая забыла полотенце, побежала за ним на полотенечный склад. Пока она бегала, любопытная Агафоклия подкралась к душу, где мылся Жорж. Пришлось повернуться к ней спиной и молить Бога, чтобы всё обошлось. Не известно с какой целью, но Бог помог Жоржу. Агафоклия ничего не заподозрила. Ведь она никогда не видела мужчин.