Норвежский лес

— Что за причина?

— Подружки — но уж слишком разные. Одна — красивая, вторая — страшненькая. Мне это показалось несправедливым. В смысле, я выбрал красивую, но потом стало неудобно перед Ватанабэ. И поменялся. Ведь так, Ватанабэ?

— Ну, так. Но если честно, мне больше понравилась та — страшненькая. С ней было интересно поговорить… и характер хороший. После секса мы там весело болтали, валялись в постели, а тут приходит Нагасава и предлагает меняться. Я спрашиваю у нее: ты как, не против? А она: ну, если вы так хотите. Наверное, подумала, что я тоже хочу ее симпатичную подружку.

— И как, понравилось? — спросила меня Хацуми.

— В смысле, обмен?

— Обмен и прочее.

— Что там может понравиться? Делаешь свое дело и все. Разве могут такие развлечения доставлять удовольствие?

— Зачем же тогда?

— Я пригласил, — сказал Нагасава.

— Я спрашиваю Ватанабэ, — резко сказала Хацуми. — Зачем ты этим всем занимаешься?

— Иногда хочется порезвиться с какой-нибудь девчонкой.

— А не лучше как-нибудь разобраться со своей любимой? — немного подумав, спросила Хацуми.

— Там запутанная ситуация.

Хацуми вздохнула.

Распахнулись двери, внесли блюда. Перед Нагасавой поставили жареную утку, передо мной и Хацуми — по судаку. Помимо того, на тарелках лежали вареные овощи под соусом. Официант ушел, и мы опять остались втроем. Нагасава разрезал утку и принялся с аппетитом есть, запивая виски. Я попробовал шпинат. Хацуми к еде не прикоснулась.

— Послушай, Ватанабэ, я не знаю, какая там у тебя ситуация, но это все — не для тебя, тебе это не идет. Как сам считаешь? — сказала Хацуми. Положив руки на стол, она пристально смотрела мне в лицо.

— Да, — ответил я. — Сам иногда так думаю.

— Тогда почему не прекратишь?

— Иногда хочется тепла, — откровенно признался я. — Без тепла женского тела становится невыносимо грустно.

— Ну, то есть, вот что, — вмешался Нагасава. — У Ватанабэ есть подруга, но в силу неких обстоятельств любовью заниматься с нею он не может. Поэтому секс рассматривает только как секс, и занимается им на стороне. Разве нельзя? Вполне логично. Не дрочить же ему, запершись в своей комнате.

— Но если он ее любит, неужели нельзя потерпеть? Ватанабэ?

— Может, и так, — сказал я, и отправил в рот кусочек судака под сливочным соусом.

— Ничего ты не понимаешь в половом влечении мужчин, — сказал Нагасава Хацуми. — Например, мы с тобой вместе уже три года. За это время я переспал с кучей девчонок, но совершенно их не помню. Даже по именам не знаю. Больше одного раза ни с кем не виделся. Встречался, трахался и расставался. Только и всего. И что в этом плохого?

— Я терпеть не могу это твое высокомерие, — тихо сказала Хацуми. — Проблема не в том, спать или нет с другими. Или я хотя бы раз серьезно обиделась на тебя из-за твоих хождений по девкам?

— Разве это хождения? Простая игра. И никто не в обиде, — сказал Нагасава.

— Я в обиде, — сказала Хацуми. — Или одной меня мало?

Нагасава медлил с ответом, болтая виски в стакане.

— Не мало. Это разговор иного рода. Есть во мне какая-то жажда, требующая чего-то такого. Если тебя это обижает, извини. Я не хочу сказать, что тебя одной мне мало. Но я живу лишь благодаря такой жажде. Такой вот я человек. Что со мной поделаешь?

Хацуми наконец-то взяла в руки нож с вилкой и принялась за судака.

— Но ты в любом случае не имел права втягивать в это Ватанабэ.

— Мы с Ватанабэ кое в чем похожи, — сказал Нагасава. — По существу, нам обоим интересны только мы сами. В этом и есть вся разница, высокомерие это или нет… Интерес наш — лишь к собственным мыслям, чувствам, поступкам. Поэтому Ватанабэ может думать независимо от остальных. Мне он нравится именно этим. Просто он сам пока толком этого не осознает, поэтому, бывает, сомневается, обижается…

— А разве есть люди, которые не сомневаются и не обижаются? — спросила Хацуми. — Или ты хочешь сказать, что сам никогда не сомневался и не обижался?

— И сомневался, и обижался, конечно. Но если тренироваться, можно обойтись малой кровью. Если мышь начать бить током, она примется выбирать самый безболезненный путь.

— Но мышь не может любить.

— Мышь не может любить, — повторил Нагасава и посмотрел на меня. — Прекрасно! Хочется музыкального сопровождения. Две арфы к оркестру, пожалуйста…

— Брось шутить. Я серьезно.

— Мы сейчас ужинаем, — сказал Нагасава. — К тому же, здесь Ватанабэ. Было бы приличней оставить серьезный разговор на другой раз.

— Может, мне уйти? — спросил я.

— Останься, пожалуйста. Так лучше, — попросила Хацуми.

— Раз уж пришел, дождись десерта.

— Мне, в принципе, все равно.

Некоторое время мы продолжали ужин молча. Я съел судака подчистую, Хацуми оставила половину. Нагасава давным-давно покончил с уткой и продолжал пить виски.

— Вкусный был судак, — попробовал сказать я, но никто не ответил. Будто я кинул камешек в глубокий колодец.

Тем временем убрали посуду и принесли лимонный шербет и кофе-эспрессо. Нагасава лишь попробовал то и другое и сразу закурил. Хацуми есть шербет не стала. Ну-ну — я уписал шербет и принялся за кофе. Хацуми рассматривала свои руки, сцепленные над столом. Руки эти, как и все, что было на ней, выглядели изысканно и шикарно. Я подумал о Рэйко и Наоко. Что они сейчас делают? Наоко, пожалуй, лежит на диване и читает книгу, а Рэйко играет на гитаре «Norwegian Wood». Меня вдруг неудержимо потянуло в их комнатку. Что я здесь вообще делаю?

— Чем мы с Ватанабэ еще похожи — так это отсутствием желания, чтобы нас понимали другие, — сказал Нагасава. — Этим мы и отличаемся от остальных. Все они только суетятся, как бы их правильно поняли. Но я не такой, да и Ватанабэ — тоже. Нам плевать, поймут нас или нет. Мы — это мы, они — это они.

— И это правда? — спросила у меня Хацуми.

— Да ну, — ответил я. — Я не такой сильный человек. И мне далеко не все равно, поймут меня или нет. Есть те, кого я хочу понять и самому быть ими понятым. Просто думаю: что поделаешь, если меня другие не совсем понимают? Смиряюсь с этим. Но это не значит, что мне все равно, как говорит Нагасава, поймут меня или нет.

— А я что говорю? — Нагасава взял кофейную ложку. — То же самое. Разницы не больше, чем между поздним завтраком и ранним обедом. Еда — одна, время еды — то же. Только название другое.

— Нагасава, тебе так же все равно, понимаю ли я тебя или нет? — спросила Хацуми.

— Кажется, ты вообще ничего не понимаешь. Человек поймет другого, когда придет соответствующее время, а не потому, что этот другой захочет, чтобы его поняли.

— Выходит, я ошибалась, когда хотела, чтобы меня кто-то правильно понял? Например, ты?