Норвежский лес

— Я ничего не могу поделать.

— Пожалуйста? А то я прямо здесь сяду и зарыдаю. И улягусь в постель с первым, кто меня окликнет.

Делать было нечего. Я позвонил в общежитие и позвал Нагасаву, а его попросил инсценировать мое возвращение: сейчас я как раз с девчонкой.

— Раз такое дело, с удовольствием, — сказал Нагасава. — Переверну твою бирку — якобы ты вернулся. Не беспокойся и не спеши. Утром залезешь через мое окно.

— Извини. Я — твой должник, — сказал я и повесил трубку.

— Ну как, получилось? — спросила Мидори.

— Да… вроде, — глубоко вздохнул я.

— Тогда еще детское время! Пошли в дискотеку?

— Ты разве не устала?

— Раз так вышло — все в порядке.

— Ну-ну, — вырвалось у меня.

И действительно — в танце она, похоже, приходила в себя. Выпила две порции виски с колой и танцевала, пока на лбу не выступил пот.

— Потрясающе! — воскликнула она, отдышавшись за столом. — Давно я так не танцевала. Двигаюсь — и будто душа раскрепощается.

— Со стороны кажется, ты и так все время раскрепощенная.

— Да ну? — задорно сказала она, склонив набок голову. — Вот. Силы вернулись, теперь можно и поесть. Давай съедим какую-нибудь пиццу?

Я повел ее в свою любимую пиццерию, где заказал свежее пиво и пиццу с анчоусами. Сам я есть особо не хотел, поэтому съел четыре из двенадцати кусочков, а остальные уплела она.

— Быстро же ты в себя приходишь. Только что вся бледная еле на ногах стояла, — удивился я.

— Это потому, что мои капризы удовлетворены, — сказала Мидори. — Вот силы и вернулись. Но пицца была вкусная.

— Слушай, правда у тебя сейчас дома никого?

— Ага. Никого. Сестра пошла в гости к подружке и там заночует. Она жуткая трусиха. Когда меня дома нет, спать одна там не может.

— Давай не пойдем в лав-отель? — предложил я. — Там одна тоска. Лучше пошли к тебе. Надеюсь, постель для меня найдется?

Мидори немного подумала и кивнула.

— Хорошо. Пошли домой.

Мы сели в электричку линии Яманотэ и доехали до станции Ооцука. Подняли жалюзи «Книжного магазина Кобаяси», на которых был наклеен листок бумаги «Временно закрыто». По виду, жалюзи не поднимали уже давно, и в мрачной лавке стояла затхлая вонь старой бумаги. Половина стеллажей пустовала, почти все журналы были связаны в стопки для возврата. По сравнению с прошлым разом, магазин показался мне более запустелым и зябким. Как выброшенное на камни судно.

— Торговлей заниматься не собираетесь? — спросил я.

— Продать решили, — резко ответила Мидори. — Деньги поделим с сестрой и сможем жить без посторонней помощи. Сестра через год выйдет замуж. А я три с лишним года буду учиться в институте. Пожалуй, на это время хватит. К тому же, я подрабатываю. А как продадим, снимем где-нибудь квартиру и поживем какое-то время с ней вдвоем.

— И как — продастся?

— Скорее всего. Один наш знакомый собирается заняться пряжей, и недавно им интересовался, — сказала Мидори. — Бедный отец… Работал не покладая рук, заполучил магазин, понемногу расплатился с долгами… И что в результате? Ничего не осталось. Растворилось, как туман.

— Ты осталась.

— Я? — переспросила Мидори и нервно засмеялась. Потом вдохнула полной грудью и выдохнула. — Пошли наверх. Здесь холодно.

Там она усадила меня за стол и включила подогреваться ванну. Я тем временем вскипятил воду и сделал чай. Пока в ванне грелась вода, мы пили его, сидя друг напротив друга. Мидори подперла руками щеки и какое-то время пристально смотрела мне в лицо. Били часы с кукушкой, щелкал термостат, но больше не раздавалось ни звука. На часах было около двенадцати.

— Если присмотреться, у тебя интересное лицо, — сказала Мидори.

— Серьезно? — немного обиделся я.

— Мне больше красавчики нравятся, а твое лицо… в общем… если внимательно разглядеть, начинаешь понимать: ты тоже сойдешь.

— Я сам так порой о себе думаю. Сойду и таким.

— Это… я не хочу тебя обидеть. Просто я не могу толком выразить словами. Поэтому меня часто понимают неправильно. Я хочу сказать, что ты мне нравишься. Кажется, я раньше об этом тебе уже говорила?

— Говорила, — подтвердил я.

— Ну, то есть, я постепенно изучаю мужчин. — Мидори достала из пачки «Мальборо» и закурила. — Мне-то с самого нуля, пожалуй, есть чему поучиться.

— Пожалуй.

— О, вспомнила… Поставишь отцу свечку?

Я пошел за ней в комнату с алтарем, поставил курительную свечку и сложил ладони в молитве.

— А я на днях разделась догола перед отцовской фотографией. Все с себя сняла и неторопливо показала. Такая себе йога. Это, отец, сиськи, а это — писька, — сказала Мидори.

— С чего это ты? — немного опешив, спросил я.

— Так просто. Захотелось. Я ведь наполовину — из спермы отца. Что, и показать нельзя? Смотри, отец, — это и есть твоя дочь. Не на трезвую голову, конечно.

— Хм.

— Пришла сестра, чуть не упала с испугу. Еще бы: перед портретом отца на алтаре, раскинув ноги, сижу я. Кто угодно удивится.

— Пожалуй.

— Ну, я объяснила ей суть. То-то и потому-то. Давай и ты, Момо, садись рядом и покажем отцу на пару. Но она не стала. Только удивилась и ушла. Она в этом смысле человек очень консервативный.

— Что сравнительно порядочно.

— А как тебе показался отец?

— У меня с любым человеком первая встреча выходит непросто. А на этот раз, наедине, тяжести не почувствовалось. Наоборот, было легко. О многом поговорили.

— О чем?

— О Еврипиде.

Мидори засмеялась очень весело.

— Во, чудак! Ну кому в голову взбредет заводить разговоры о Еврипиде у постели умирающего, которою видишь впервые в жизни?

— А разве кто-нибудь еще раздвигает ноги перед портретом покойного отца?

Мидори фыркнула, затем позвонила в колокольчик возле алтаря.

— Спокойной ночи, папа. Мы пока повеселимся. Спи спокойно. Отмучился. Мертвые уже не страдают. А если тебе и сейчас тяжело, пожалуйся богу. Скажи: разве так можно? Увидишься в раю с матерью — расслабься с нею вовсю. Я видела, какой он у тебя шикарный, когда подмывала. Держись там. Спокойной ночи.

Мы по очереди посидели в ванне и надели пижамы. Мидори дала мне почти новую отцовскую, которая оказалась маловата, но все же лучше, чем вообще ничего. Затем Мидори постелила в комнате с алтарем гостевую постель.