Норвежский лес

— Да ты прямо мастер на все руки.

— Когда-то занималась благотворительностью. Нечто вроде медсестры. Там и научилась.

Перебинтовав мне руку, она достала из холодильника две банки пива. Сама выпила лишь половину, оставив мне полторы. Затем показала альбомы с фотографиями своих клубных подруг. Действительно, среди них оказалось несколько симпатичных.

— Захочешь найти себе подругу — приходи ко мне. Быстро познакомлю.

— Так и сделаю.

— Ты, наверное, считаешь меня старой сводницей? Признавайся.

— В некоторой мере, — честно ответил я и засмеялся. Она тоже. Улыбка ей шла.

— Послушай, Ватанабэ, что ты думаешь? О нас с Нагасавой?

— В каком смысле, «что думаю»?

— Как нам быть… дальше?

— Что бы я ни сказал, ничего не произойдет, — отхлебнув хорошо охлажденного пива, сказал я.

— Ладно, скажи все, что думаешь.

— На твоем месте я бы с ним расстался. Нашел более здравомыслящего человека и жил бы с ним счастливо. Суди сама: как бы по-хорошему ты к нему ни относилась, разве с этим человеком можно стать счастливой? Он — не из тех, кто счастлив сам и с кем счастливы другие. Рядом с ним только испортишь себе нервы. На мой взгляд, уже то, что ты с ним целых три года, — само по себе чудо. Конечно, он мне по-своему нравится. Интересный человек со множеством прекрасных черт. Мне далеко до его способностей и сил. Но его суждения о людях и стиль жизни… как бы это сказать… Общаясь с ним, иногда ловишь себя на мысли, что ходишь по кругу. При этом он идет вперед, поднимается наверх, а я… я толкусь на одном месте. В такие минуты становится очень пусто. Ведь у него действительно совсем другая система. Понимаешь, о чем я?

— Прекрасно понимаю, — сказала Хацуми и достала из холодильника еще одно пиво.

— К тому же, после годичной стажировки он, скорее всего, уедет за границу. Что ты будешь делать? Все это время его ждать? Тем более что он жениться ни на ком не собирается.

— Это я тоже знаю.

— Тогда что я могу тебе сказать… еще?

— Н-да.

Я медленно налил в стакан пива и выпил.

— Пока мы играли на бильярде, я думал. Я рос в семье один. При этом ни разу не грустил, и не хотел братьев и сестер. Считал, что мне и одному неплохо. Но когда мы с тобой играли, я между делом подумал: хорошо бы иметь такую сестру, как ты. Смышленую и шикарную, которой очень идет платье цвета ночной грусти и золотые серьги, которая хорошо катает шары на бильярде…

Хацуми радостно улыбнулась и посмотрела мне в лицо.

— Как минимум, за последний год я не слышала ничего приятнее.

— Поэтому я и хочу, чтобы ты была счастлива. — Я даже слегка покраснел. — Но вот что странно. Кажется, что человек, вроде тебя, может быть счастлив с кем угодно. Что тебя тянет к такому, как Нагасава?

— Думаю, так суждено. Я ничего не могу с собой поделать. Говоря словами Нагасавы, «это все на твоей совести — причем тут я?».

— Да, наверное, — согласился я.

— Только, Ватанабэ, не такая я и умная. Скорее — старомодная дуреха. Плевать мне на системы и совесть. Выйти замуж, каждый вечер падать в объятия любимого человека, нарожать ему детей… Только и всего. А больше мне ничего не нужно…

— А ему нужно совсем другое.

— Люди меняются. Разве не так? — спросила Хацуми.

— Выйти в люди, понюхать пороху, спуститься с небес, повзрослеть, наконец… Ты это имеешь в виду?

— Да. Плюс ко всему, быть может, долгая разлука изменит его чувства ко мне.

— Если бы разговор шел о простом человеке… — сказал я. — Будь он обычный человек, так оно, пожалуй, и произошло бы. Но он — другой. Воля его куда тверже, чем мы даже можем представить, и день за днем он продолжает ее закалять. В ответ на удары судьбы старается стать еще сильнее. Чтобы не идти на попятную, способен глотать слизняков. Что после всего этого ты от него хочешь?

— Мне сейчас остается только ждать, — сказала Хацуми, поставив локти на стол и подперев руками щеки.

— Так сильно его любишь?

— Да, — тут же ответила она.

— Ну ты даешь, — вздохнул я и допил пиво. — Как это, наверное, прекрасно — так безоговорочно кого-нибудь любить…

— Я просто старомодная дура, — сказала Хацуми. — Будешь еще?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду. Спасибо за пиво и повязку.

Я встал и обувался в прихожей, когда раздался телефонный звонок. Хацуми посмотрела на меня, затем на телефон и опять на меня.

— Спокойной ночи, — сказал я, открыл дверь и вышел. Пока дверь медленно закрывалась, мелькнула Хацуми с трубкой в руке. Я видел ее в последний раз.

Я вернулся в общежитие в половине двенадцатого и напрямую пошел к Нагасаве. Постучав в дверь раз пятнадцать, вспомнил, что сегодня суббота. По субботам Нагасава всегда брал увольнительную — под предлогом поездки к родственникам.

Я вернулся к себе, снял галстук, повесил на вешалку пиджак и брюки, переоделся в пижаму и почистил зубы. Подумал: «Никак завтра опять воскресенье». Такое ощущение, что воскресенье наступает каждые четыре дня. И через два воскресенья мне исполнится двадцать. Я бухнулся в постель, посмотрел на стенной календарь, и мне стало не по себе.

В воскресенье утром я по обыкновению сел за стол и принялся писать Наоко. Налил в большую кружку кофе, поставил старую пластинку Майлза Дэвиса и просто писал длинное письмо. За окном мелко моросило, в комнате было промозгло, как в океанариуме. Толстый свитер, который я только что достал из гардероба, отдавал нафталином. Сверху на стекле застыла жирная муха. Национальный флаг от безветрия замер, облепив флагшток, как рукав тоги советников [43] . Забредшая откуда-то во двор худая бурая собака с робкой мордой обнюхивала цветы с края клумбы. Я совершенно не мог понять, зачем собаке в дождь понадобилось их нюхать.

43

Имеются в виду пожизненные советники императора Японии, впервые назначенные в 1876 г.

Я сидел за столом и писал письмо. А когда начинала болеть рана на правой руке, откладывал ручку и бессмысленно разглядывал пейзаж за окном — двор под дождем.

Сначала я написал о том, как на работе поранил ладонь. Затем о вечеринке с Хацуми и Нагасавой по случаю его сдачи экзамена на дипломата, пояснив, в какой ресторан ходили и какие там подавали блюда. Еда была вкусной, но по ходу возникла одна неприятная ситуация. И так далее…

Когда дошел до игры на бильярде с Хацуми — немного поколебался, писать или нет про Кидзуки, и в конечном итоге, решил написать. Казалось, я должен был это сделать.

Я отчетливо помню последний удар Кидзуки в тот день, когда он умер. То был очень трудный шар, он требовал «подушки». Я не думал, что Кидзуки вообще попадет. Пожалуй, это вышло как-то случайно, однако удар получился стопроцентный, и на зеленом сукне почти бесшумно столкнулись белый и красный шары. Это и дало последние очки. Красивый впечатляющий удар — я до сих пор его вижу. И вот уже почти два с половиной года я совсем не брал в руки кий.

Однако в ту ночь, когда мы катали шары с Хацуми, я до конца первой партии даже не вспоминал Кидзуки. Что потом, по меньшей мере, меня шокировало. После смерти Кидзуки я думал, что буду вспоминать о нем у бильярдного стола каждый раз. Но вспомнил только после того, как, доиграв первую партию, купил в автомате и выпил банку пепси-колы. Почему я только тогда вспомнил о нем? В бильярдной, куда мы постоянно ходили, тоже был автомат с напитками, и мы часто играли на банку пепси.

Тем, что я не сразу вспомнил о Кидзуки, я как бы провинился перед ним, сделал ему что-то плохое. В тот момент я поймал себя на мысли, что как бы его бросил. Однако вот что я подумал тем вечером, вернувшись к себе в комнату. С тех пор прошло два с половиной года. Ему по-прежнему семнадцать. Но это не значит, что во мне притупилась память о нем. Его смерть по-прежнему живет во мне, а некоторые его черты стали еще ярче, чем тогда. Я вот что хочу сказать. Мне скоро двадцать. И часть того, что у нас с ним было в 16–17 лет, уже исчезло и больше не вернется, как ни жалей. Вот. Лучше объяснить у меня не получится, но ты должна понять, что я почувствовал и недосказал. Мне кажется, понять это все, кроме тебя, больше некому.

Я думаю о тебе чаще, чем прежде. Сегодня идет дождь. Дождливое воскресенье немного путает мои планы. Когда идет дождь, я не могу стирать, а значит — и гладить. Не могу ни гулять, ни валяться на крыше. И мне ничего не остается — только сидеть за столом, по несколько раз слушать «Kind of Blue» на автоповторе, рассеянно наблюдать за мокрым двором. Как я тебе уже писал, по воскресеньям я не завожу пружину. Вот письмо и получилось жутко длинным. Закругляюсь. Сейчас пойду в столовую на обед. До свидания.