Новичкам везет

– К боли готов? – входя, спросил приятеля худощавый паренек.

– Давно готов.

Мэрион бродила среди кабинок. Музыка отдавалась во всем теле, а тату-машинки визжали, словно бормашины у зубного. На одном из массажных столов лежала женщина – майка задрана, штаны приспущены – белый, бледный живот и крутое бедро у всех на виду. Руки лениво закинуты за голову, взгляд в пустоту, а машинка работает, переводя на кожу контуры карпа кои. В соседней кабинке гримасничает истощенный мужчина, сжимая кулаки каждый раз, когда иголки входят в тело. За процедурой, пихаясь локтями и показывая пальцами, наблюдают трое подростков.

В угловой кабинке у стены Мэрион заметила молодую женщину, стоящую у одного из столов. Она уже сняла майку и о чем-то спорила с мастером в татуировках с ног до головы и тату-машинкой в руках. Рядом был еще кто-то, на вид более официальный. Этот официальный выдал ей хирургическую простынку, она прикрылась и легла на левый бок. Под простынкой угадывалась роскошная горка левой груди. Правая сторона была на виду – все плоско, и косой, неровный, багровый шрам.

Женщина заметила взгляд Мэрион. Ей же лет двадцать пять, не больше.

– Идиоты! Говорят, что нельзя обнажать грудь на публике. «Неподобающее поведение». Я им говорю: «Что мне обнажать-то, если у меня ее нет?»

Глаза горят, волосы короткие, торчком. Она поочередно указала на каждую грудь.

– Угадайте, какая им показалась неподобающей?

Глаза Мэрион наполнились слезами. Она вдруг вживую увидела Кейт после операции, плоская грудь под простыней, огромные несчастные глазищи.

– Вы прямо как моя мама. Что вы тут вообще делаете?

– Я журналистка.

– Вот и объясните им всем, что татуировка – в честь победы. Это, черт возьми, мой праздник. Пусть все видят. – Она закрыла глаза, всунула наушники в уши и прибавила громкости.

Мэрион добралась до последнего зала. Со всех сторон доносились обрывки фраз.

– Понимаешь, всем нашим шедеврам конец один, – убеждал пожилой мужчина, – не закопают, так кремируют.

Две девочки-подростка прислонились к колонне.

– Стукнет восемнадцать – тут же такую сделаю.

– Ага. Мне мама разрешила, но сказала, только чтобы под одеждой. Какой тогда смысл?

Уже у двери Мэрион углядела морской пейзаж – обнаженную мужскую спину захлестывало морскими волнами.

Много лет назад, когда дети были маленькие, Мэрион повезла их в Айову к бабушке. Дети буянили – смена часовых поясов, новые порядки на новом месте, сразу не привыкнешь. Они гонялись друг за дружкой по всему дому, размахивали длинной пенопластовой битой, которую обнаружили в стенном шкафу. Мэрион вошла в гостиную, чтобы выгнать их играть во двор, и как раз в эту минуту бита задела одну из висящих на стене больших семейных фотографий. Фотография взлетела в воздух и удачно приземлилась на диван. Дети застыли с открытыми ртами.

Мэрион быстро подобрала фотографию, хотела повесить обратно. Нащупала проволочку на обороте. Странно, сзади не тонкая, как она ожидала, бумага, а что-то плотное и шершавое. Она перевернула раму – это оказался морской пейзаж. Она его видела раньше – давным-давно, у матери в студии.

Заслышав материнские шаги, Мэрион поспешно повесила фотографию на место. Поздно вечером, когда мать уже спала и Мэрион удалось убедить детей, что они не попадают с кроватей в этом странном месте, она вернулась в гостиную. Одна фотография, другая, третья, шестая, восьмая. Позади каждой картина – и все лицом к стене.

– Пойдешь со мной в тату-салон? – Через неделю после съезда татуировщиков Мэрион сидела у Дарии на кухне.

– Готова к наколке или опять собираешься поглазеть?

– Все никак статью не закончу.

Дария намазала маслом кусок еще теплого хлеба и протянула сестре.

– А тебе самой не смешно?

– Что?

– Ты замужем, у тебя трое детей, а на татуировку решиться не можешь?

– Я сделаю, я обещала Кейт.

– Правило номер один. – Лицо у сестрицы ужасно серьезное. – Никогда не делай татуировку, потому что тебе велели ее сделать.

– Или потому что тебе велели ее не делать?

Дария почти заглотала наживку, но все-таки раздумала спорить. Удивительно, обычно Дария сразу же бросается в бой. Мэрион уже пожалела о вырвавшихся словах. Она бы сдержалась, но Дария попала прямо в точку.

– Знаешь, – кивнула младшая сестра, – после моей первой татуировки мама сказала, что это из протеста. Но на самом деле, когда я в первый раз посмотрела на рисунок на коже, я совсем о другом подумала.

– О чем?

– О том, что он мой, и о том, какой он красивый.

Дария глянула на татуировку на руке с почти материнской нежностью.

– Но кое к чему тебе все-таки придется привыкнуть.

Дария встала и открыла ящик буфета со всякой мелочевкой. Мэрион шутила, что там можно найти все на свете – игральные карты и отвертки, старый телевизионные пульты и неоплаченный счет за страховку на машину.

Дария вытянула бутылочку с пурпурным лаком для ногтей.

– А ну, давай лапу.

– Что?

– Радость моя, о какой татуировке может идти речь, если ты и этого боишься?

Толстый слой пурпурного лака ложится на коротко остриженные ногти. Лет двадцать пять назад они с дочкой вот так играли во дворике в маникюрный салон. Дженни невероятно сосредоточенно накладывала воду на ногти матери. Себе дочка всегда выбирала настоящий лак – чем ярче, чем лучше – зеленый или голубой, иногда оранжевый. Маленьким ноготочкам требовалась лишь крошечная капелька лака. Дженни потом часами бегала по дому, болтая в воздухе руками – яркие пятнышки взлетали и кружились, как маленькие бабочки.

В те дни все вокруг звенело от крика. В глазах рябило, словно по дому носилась тройка здоровущих надувных мячей. Мэрион не возражала против шума и гама, вся эта суета придавала жизни вкус. Она обожала буйное веселье малышковых дней рождений и даже – хотя она не часто в этом признавалась – совершенно не возражала против брызжущих гормонами беспокойных подростков. Было интересно следить за тем, как их тела и чувства обгоняют в росте их самих, расчищая дорогу тому взрослому, который в конце концов получится.