Новый Мир ( № 6 2013)

приди и лобызай тихонько

мою младенческую грудь.

Приди, мой ночь!

На этом мире

я чудным вымыслом брожу,

гляжу в стекольчатые двери,

музыкой радуюсь, дыша,

сжимаю белые колени

в пылу полуночного бденья,

приди мой ночь!

Мне стало больно,

что я едва-едва велик.

Ох, сердце, самое хорошее

из самых нежных уголков,

тебя не слава успокоит,

тебя не сон развеселит;

лежат в гробу наши дела,

они созвездьями влекомы,

они на громких лошадях

в санях торжественных поедут, —

уж там вдали Святая Горка,

и псковских башен суета,

и долгодневная дорога

под песню грустну ямщика.

Ездок посажен набекрень,

не ест, не пьет — молчит всю ночь,

проказы на поля готовит

и всяки бедствия сулит;

уж он тихонько умирает

и трудным голосом твердит:

— Приди, мой ночь,

я очень жажду

твоей младенческой груди!

И вот, моленью тихо внемля,

духовная приходит ночь.

11.IX.26.

Стихотворение Николая Заболоцкого «Дума» (1926): текст и контексты

Автограф стихотворения «Дума» (1926) был найден одним из авторов этих строк, Ильдаром Галеевым, среди бумаг художника Константина Ивановича Рождественского (1906 — 1997), ученика Казимира Малевича.

В недавно опубликованном дневнике Рождественского есть краткая запись, сделанная художником 20 февраля 1929 года: «Получил от Заболоцкого книгу. Рад» [1] . Дарительная надпись на сохранившемся экземпляре «Столбцов» гласила: «Константину Ивановичу Рождественскому, — в знак единения искусств! Ваш Н. Заболоцкий 19.II.1929».

Очевидно, этот дар поэта настолько взволновал художника, что чуть позже, 10 марта 1929 года, откликаясь на смерть своего товарища по Школе Малевича — И. Г. Чашника, он приводит фрагмент стихотворения «Футбол» (1926) и дополняет его комментарием: «Хотя я и не автор Заболоцкого стихов, но „Футбол” я посвящаю Илье Чашнику» [2] .

В биографиях Заболоцкого и Рождественского немало общего. Оба — уроженцы далеких от центров культурной жизни мест: Заболоцкий родился в Казани, рос в Сернуре и в Уржуме, Рождественский — томский сибиряк. В том, что жажда знаний и первые опыты в творчестве привели молодых провинциалов в Северную столицу (Заболоцкого — в 1921 году, Рождественского — в 1923-м), нет ничего удивительного. Культурная жизнь Петрограда наполнялась силой и энергией молодых талантов, прибывающих из самых отдаленных уголков страны.

Как вспоминает Рождественский, он сразу оказался в эпицентре строительства нового искусства. Художник Н. Ф. Лапшин (1891 — 1942), заметив среди посетителей Музея художественной культуры (МХК) 17-летнего томича, познакомил его с К. С. Малевичем. Вскоре Рождественский был введен в круг сотрудников только что организованного на базе МХК Государственного института художественной культуры — знаменитого ГИНХУКа, где он занимался организацией лекций и докладов, участвовал в экскурсионной работе института. На опыты Рождественского в теории искусства обратил внимание Малевич. Он рекомендовал молодому практиканту сосредоточить свои усилия на изучении метода Сезанна. Рождественский впоследствии выдвинулся в число знатоков в этой области. Малевич ценил его и выделял среди своих ассистентов.

В октябре 1926 года Малевич отозвался на просьбы Д. И. Хармса и А. И. Введенского предоставить помещения ГИНХУКа (Белый зал и подсобные комнаты в Доме Мятлевых на Исаакиевской площади) для репетиций пьесы «Моя мама вся в часах» в постановке экспериментального театра «Радикс». Вполне допустимо и даже естественно, что руководство института и его актив могли присутствовать на репетициях. Именно там, вероятно, и состоялось знакомство Рождественского — ведущего сотрудника формально-теоретического отдела ГИНХУКа — и Заболоцкого, который, не будучи формально вовлеченным в постановочный процесс, «включался в обсуждение действия, придумывал новые сюжетные ходы и даже предлагал новых персонажей пьесы» [3] .

После разгона ГИНХУКа (конец 1926 года) связь Малевича со своими адептами не прекращалась. Весной 1927 года Малевич выехал в Варшаву, откуда писал: «Дорогой Рождественский. Необходимо Вам найти Чинарей [4] и сказать им, чтобы они собрали лучшие свои стихотворения тож[е] и Mama вся в часах и прислали на „Prаzens” [5] , я хочу связать их с Польскими поэтами» [6] . Сведений о публикации обэриутов в польских изданиях нет, и поэтому неизвестно, выполнил ли Рождественский поручение. Но отсюда вытекает, что художник, безусловно, имел контакты с поэтами. В московском частном собрании хранится графический портрет А. И. Введенского, исполненный Рождественским во второй половине 1920-х годов. В иконографии поэта он занимает особое место: это — едва ли не единственный сохранившийся прижизненный портрет Введенского.

В «Записной книжке 8» Даниила Хармса на обороте листа 57 (1927) выписаны имена и, вероятно, номер телефона Рождественского и его тогдашней жены, художника Анны Александровны Лепорской, в близком соседстве с другими важными именами: «203—96. Лепорская Анна Алкдр. Рождественский Константин Иванович <…> Лев Александр. Юдин. Среда 6 апр. у Ермолаевой. 8 часов» [7] .

Еще один из возможных каналов связи между художником и миром литературы находим в посвященных Лепорской записях Е. Л. Шварца: «Из Витебска с самыми верными перебрался Малевич в Ленинград. Тут Анечка с ним и встретилась и стала преданнейшей его ученицей и вышла замуж за Костю Рождественского. И сняли они комнату у Тыняновых, Анечка знала их еще с Пскова» [8] .

Заболоцкий и Рождественский вместе сотрудничали в журналах «Ёж» и «Чиж» (1928 — 1930). В редакции «Детгиза», где собирались молодые художники и литераторы, царила особая творческая атмосфера, полная искрометного юмора и веселья. Рождественский помещал в журналах не только свои изобразительные материалы; он был также автором очерков из жизни деревень и сел своей родной Сибири, куда он отправлялся каждое лето. В тех же номерах журнала Заболоцкий печатал свои детские стихи.