Новый Мир ( № 7 2009)

В 1990-е и “начало нулевых” — однозначно в фаворе попа.

Сейчас происходит переход от попы к груди. С легкими лирическими отступлениями насчет живота (но живот все-таки не главное, хотя по нынешней моде он является наиболее открытой частью тела).

Что бы значила эта диалектическая логика развития проблематизации телесности?

Тематическое движение осуществляется какими-то скачками — талия, ноги (минуя попу), потом попа, потом (минуя талию) — грудь. Непоследовательность взгляда. Дискретное мышление. Быть может, ключ к загадкам мышления как такового.

Четвертый-пятый

Людям, занимающимся “психологией групп”, давно пора начать изучать “эффект четвертого-пятого”, как я его называю.

Возможно, что он возникает где-либо еще, кроме ситуации приема госэкзамена или защиты диплома, но я лично наблюдал его только там.

Комиссия спокойно принимает экзамен или защиту диплома. У одного, другого, третьего... поддремывая. Однако где-то на “четвертом-пятом” она, не сговариваясь, испытывает потребность “взбодриться” и обрушивает на ничего не подозревающего очередника град вопросов, причем с подковырками. Сконструировав экстремальную ситуацию и насладившись ею, комиссия опять расслабляется и умиротворяется. Вплоть до следующего четвертого-пятого. То есть в группе (а в комиссии явно возникает эффект групповой психологии) начинает действовать какая-то общая психология — потребность в смене спокойствия на встряску и возвращения обратно к спокойствию.

Несчастные сдающие и защищающиеся об этом и не подозревают. И потом недоумевают всю жизнь: а почему, собственно говоря, меня так жестко дрючили, а не других?

Ушельцы

Лично я не принадлежу к числу людей, которых очень уж раздражают всевозможные нарциссы (и нарцисски), а также любые больные незаразной болезнью личного превосходства. Не принадлежу, во-первых, потому, что таких персонажей в нашей жизни, как известно, хватает, и если гневаться на каждого, то на себя любимого нервов не останется. А во-вторых, прекрасно сознаю, что болезнь личного превосходства действительно совершенно не заразна и в своих реальных проявлениях действует скорее против собственного распространения. То есть очень даже способна сама против себя создавать иммунитет. Близкое знакомство с любым ярко выраженным и не очень сдерживающим себя в проявлениях себялюбцем способно привить самоиронию, которой хватит на несколько лет вперед.

Равнодушие, а порою даже симпатия по отношению к нарциссам-одиночкам компенсируется в моем случае повышенной аллергической реакцией на любые проявления “коллективного нарциссизма”. Прежде всего потому, что заболевание чувством коллективного превосходства действительно заразно. Не так уж просто противостоять соблазну, ежели вы получаете официальное приглашение в какое-нибудь самоназванное “высшее общество”. Особенно если это общество организовано на принципах взаимного восхищения. Кроме того, коллективный нарциссизм практически непробиваем и непобедим. Нарцисс-одиночка еще как-то сомневается в собственном величии, правда, тщательно скрывает это сомнение. А вот дисциплинарный коллектив нарциссов избавит любого сомневающегося от любых сомнений. Чувство дружеского локтя — это очень сильное чувство, особенно если таких локтей много и они не позволяют тебе подвигаться в одиночестве.

Разные исторические эпохи и разные общества предоставляли людям разные модели коллективного проживания собственного превосходства. В древности— это свободные эллины в окружении варваров. В той же древности — это граждане Рима, тоже в окружении варваров, или богоизбранные иудеи в окружении язычников, ереси Средневековья и секты Реформации. Привилегированные сословия, так называемые люди благородного происхождения. Русская интеллигенция, как ум, честь и совесть (потом КПСС нагло позаимствует эту самооценку). Различные “профессионалы”. “Богатые и знаменитые”. Спортивные фанаты. Этнические диаспоры. Субкультурные тусовки. Всего со всеми и не упомнить.

В современном так называемом “глобализирующемся” мире появился еще один своеобразный способ формирования коллективного избранничества. Вспомнив название одного из абсурдистских музыкальных номеров Бориса Гребенщикова, этот способ можно назвать “ушельским”. На наших глазах формируются сплоченные коллективы, пестующие идеологию “лучших людей” вокруг формулы — те, кто уехал.

Многие приехавшие в города среднего размера из деревень, поселков и городов поменьше и поплоше больны уверенностью такого типа — там (у себя дома) мы были лучшими. Почему лучшими? Потому что мы ушли, вырвались, уехали, а все остальные остались. Большое количество “понаехавших” из городов среднего размера, в том числе и из Иркутска, в столицы убеждены в том, что лучшие — это они. Ибо они нашли в себе силы, амбиции, мотивации для того, чтобы сняться с якорей.

Тут важен один момент. Они считают себя лучшими не только относительно тех, кто окружал их в покинутой провинции. Они — лучшие и относительно тех, кто окружил их в местах новой жизни. Многие переехавшие в Москву иркутяне ставят себя выше оставшихся в Иркутске иркутян, но при этом оценивают себя как людей более высокого качества, нежели коренные москвичи. Отъехавшие дальше на Запад уверены в том, что у себя на родине они были “солью земли российской”. Но и в новых отечествах они круче всех, кто там родился и живет. Мои знакомые, выбравшие для ПМЖ уютную Новую Зеландию, как презрительно величали “кивиками” тамошних чрезмерно улыбчивых граждан, так и величают до сих пор. Как считали их туповатыми, так и считают. А уж как часто приходится встречать бывших соотечественников, осевших в США и уверенных в том, что оставшиеся в России — это существа низшего порядка — например, с непреодолимыми инстинктами рабства, а в России нет места свободному человеку, однако и рядовые американцы — это просто клоны Фореста Гампа.

Записал когда-то себе в блокнотик замечательные слова одной гражданки Франции, бывшей россиянки: “Знаешь, Париж — это действительно лучший город на земле. Особенно, если выселить оттуда всех французов”.

Отрицать наличие описанного явления, наверное, невозможно. В конце концов, мне абсолютно не верится, что есть на земле люди, которые в эпоху столь динамичных трансрегиональных и транснациональных коммуникаций вообще не сталкивались с людьми описанного типа.

Во избежание возможных критических реакций хочу заметить, что специально использовал слово “многие”, а не “все” и даже не “большинство”. Правда, также совершенно сознательно воздержался от более нейтрального слова “некоторые”.

Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что не все такие. Но раз уж человек так устроен, что ему трудно обойтись без принадлежности к какому-нибудь сообществу избранных, то пусть уж это будут ушельцы. Они, по крайней мере согласно выбранному им стилю жизни, меняются в составе, а не мельтешат все время — одни и те же — перед глазами.

Золотой век

Интуитивно чувствовал, что “золотым веком” продажной любви стали 2001— 2003 гг. Общество очухалось от дефолта, это были первые годы “потребительской революции” — по-своему забавные времена, лишенные какого-либо событийного и стилевого колорита (которого было с избытком, что в конце 1980-х, что в 1990-е), но отмеченные стремительным расширением “потребительского” опыта.

В 2001 — 2003 гг. произошла обычная для системы “расширенного капиталистического воспроизводства” конвертация “предметов роскоши” в “массовое товарное производство”. “Предметы роскоши” чуть подешевели, и их стало очень много, масса начала зарабатывать чуть больше — ищущие друг друга одинокие сердца массовых производителей и массовых потребителей нашли друг друга.

Коснулся сей процесс и сферы сексуальных услуг.

В 2001 — 2003 гг. российский человек со средними во всех отношениях доходами неожиданно, с некой смесью удивления и опаски, открыл, что он может позволить себе пользоваться услугами “девушек по вызову”. Открыл, что продажная любовь не распадается на запредельно высшие и отвратительно низшие фракции, — она уже не удел “правящей элиты” и водителей-“дальнобойщиков” с гастарбайтерами. Открыл, что существует продажная любовь для среднего класса, для людей, скажем так, “интеллигентных”. А продажной любови, да и не раз, “интеллигентному человеку” хотелось давно — со времен, когда он читал о ней в советских книжках.