Новый Мир ( № 8 2012)

Итак, законы истории предназначили Наполеону стать великим завоевателем и императором. 2 декабря 1805 года на равнине Аустерлица французские «большие батальоны» разорвали фронт русско-австрийской армии, которая была практически уничтожена; потери союзников в восемь раз превосходили потери французов. Остатки армии разбежались; молодой русский император растерял при бегстве свою свиту; лишившись сил, он сошел с коня, сел под деревом и разрыдался. Бежавший в другую сторону император Австрии через два дня пришел на бивуак к Наполеону просить о мире. Прусские генералы, наследники Фридриха Великого, внимательно следили за событиями и не понимали, что происходит. Их главный теоретик, Георг Беренхорст, под впечатлением французских побед пришел к объяснению военного успеха простой случайностью: он полагал, что теперь действует единственное правило — «ломи вперед, напролом»! [21] 14 октября 1806 года шедшие напролом «большие батальоны» прорвали линии пруссаков в двойном сражении при Иене-Ауэрштедте. Поскольку прусские шеренги состояли из подневольных крепостных, почти что рабов, «отвага имела место лишь постольку, поскольку соблюдалась шеренга», — свидетельствует генерал Шарнгорст. Когда шеренга была прорвана, рабы разбежались. От 180-тысячной прусской армии не осталось и следа. «Наполеон дунул на Пруссию — и Пруссии не стало», — писал Генрих Гейне [22] .

14 июня 1807 года «большие батальоны» разгромили русскую армию при Фридланде. Царь Александр послал Наполеону просьбу о перемирии и прибыл на свидание в Тильзит.

Наполеон находился в апогее славы, и им восторгались даже русские офицеры. «Мы… прибежали на берег и увидели Наполеона... — писал Денис Давыдов. — Гул восторженных приветствий и восклицаний гремел вокруг него… В эту минуту огромность зрелища восторжествовала над всеми чувствами. Все глаза обратились и устремились к барке... несущей этого чудесного человека, этого невиданного и неслыханного полководца со времен Александра Великого и Юлия Кесаря» [23] . Русский царь тоже восторгался Наполеоном — и не только его военными победами. Так же как Александр Великий, Наполеон принес в завоеванные страны порядки своей родины — и эти порядки не могли оставить равнодушными народы, страдавшие от сословных привилегий и крепостного права. Ни один просвещенный человек не мог оставаться равнодушным, когда заходила речь о «свободе, равенстве, братстве». «Самое могучее оружие, которым пользовались до сих пор французы, — писал Александр I, — это общее убеждение, что их дело есть дело свободы и счастия народов» [24] . Через две недели после подписания Тильзитского мира Наполеон продиктовал конституцию новосозданного «Великого герцогства Варшавского». Первый параграф конституции гласил: « Рабство отменяется. Все граждане равны перед законом » [25] . Несколько миллионов польских крестьян получили свободу. Через два месяца прусский король был вынужден объявить об освобождении крепостных в Пруссии. Разбежавшиеся под Иеной рабы должны были быть благодарны Наполеону. После Тильзита разговоры об освобождении крепостных шли и в России. Александр I поручил своему ближайшему помощнику, М. М. Сперанскому, подготовить проект конституции. «Богатые помещики, имеющие крепостных, — свидетельствует современник, — теряли голову при мысли, что конституция уничтожит крепостное право...» [26] . Ненависть дворянства к «французской системе», к «антихристу» Наполеону и к континентальной блокаде в конце концов привела к отставке Сперанского и к войне 1812 года.

Восторги тогдашних почитателей Наполеона охлаждало то, что французы принесли с собой не только «свободу, равенство, братство». Французская армия отличалась от армий восточноевропейских монархий тем, что она состояла из свободных людей. Прусские и русские солдаты были крепостными, но они подчинялись суровой дисциплине и не смели грабить население. Однако свободные солдаты должны были иметь свой интерес в этой бесконечной войне, особенно в условиях недостаточного снабжения. Снабжать армию столь огромных размеров в те времена можно было, лишь мобилизовав все силы страны. Когда якобинский режим всеобщей мобилизации рухнул, армия осталась без продовольственного обеспечения, и Карно приказал ей довольствоваться реквизициями — то есть грабежом завоеванных стран. В условиях войны эти реквизиции были бесконтрольными и постоянно переходили в мародерство; несмотря на формальные запреты, солдаты беспощадно грабили население. Возможность грабежа была хорошим стимулом для французских солдат — они знали, что победа может принести им не только славу, но и богатство. Для солдат Наполеон был символом победы, славы и богатства — поэтому они самозабвенно кричали «Да здравствует император!» [27] .

Новое оружие Наполеона было подобно всесокрушающему мечу, который диктует политику своему хозяину, — меч требует, чтобы его использовали, пока он не затупится. Установив мир на востоке, император приступил к окончательному покорению запада и вторгся в Испанию. Однако в Испании, как и во Франции, жили свободные люди, которым французская армия не могла принести ничего, кроме грабежей. Французские солдаты грабили деревни и церкви — в ответ крестьяне брали оружие и уходили в горы; ими предводительствовали священники с крестом в одной руке и с саблей — в другой. «Большие батальоны» одерживали победы в сражениях, но не могли победить в партизанской войне, которая длилась многие годы.

Между тем разгромленные генералы европейских армий понемногу постигали секреты французского нового оружия. Австрийский командующий, эрцгерцог Карл, ввел в своей армии тактику колонн. Прусские реформаторы Шарнгорст и Гнейзенау не только приняли тактику колонн, но и ввели всеобщую воинскую повинность, открыли доступ в офицеры недворянам и запретили телесные наказания. В России под руководством графа Аракчеева была реформирована артиллерия и приняты на вооружение орудия грибовалевского типа, но русские пушки все же были более тяжелыми, чем французские. Русские пехотные батальоны получили организацию, ружья и форму французского образца. Устав 1811 года уделял основное внимание действию в колонне и рекомендовал избегать палочных наказаний [28] .

В 1809 году, когда началась война с Австрией, Наполеон обнаружил, что его противник многому научился. Чтобы одержать победу, Наполеону пришлось довести массирование сил до пределов возможного. В битве при Ваграме он собрал на участке атаки батарею в сто орудий и после невиданной канонады бросил в прорыв колонну в 56 батальонов — 30 тысяч солдат. Австрийцы снова были разбиты, и всесокрушающий меч снова повлек своего хозяина вперед — на этот раз в просторы России.

Наполеон предполагал, что война 1812 года будет происходить недалеко от границ, что одного сражения будет достаточно, чтобы заставить русских соблюдать континентальную блокаду. Он не собирался ожесточать войну освобождением крестьян, хотя с приходом французов литовские и белорусские губернии были охвачены крестьянскими восстаниями. «Их крестьяне сочли себя свободными от ужасного и бедственного рабства, под гнетом которого они находились… — свидетельствует генерал А. Х. Бенкендорф. — Они взбунтовались почти во всех деревнях...» [29] . Частные письма помещиков были переполнены указаниями на то, что русское дворянство в первую очередь страшилось не французов, а собственных крепостных крестьян [30] .

Уступавшие противнику в численности русские войска не принимали бой, они отходили все дальше, увлекая французскую армию вглубь страны. Русская армия применяла тактику выжженной земли. «Если мы приходили в деревню или хутор, мы находили их в огне, — вспоминал кавалерийский офицер Комб. — Казаки покидали их лишь поджегши, опустошив все...» [31] . На выжженной равнине реквизиции не давали добычи, французские солдаты голодали, и армия быстро таяла от дезертирства. Сухари, найденные в ранцах убитых русских солдат, были черствыми и горькими — привыкшие к белому хлебу французы не могли есть такую пищу. 3 сентября русская армия наконец остановилась у деревни Бородино. Готовясь к решающему сражению, командующий Кутузов приказал пронести по рядам войск икону Смоленской Божьей Матери. «Во имя религии… он старался побудить этих крепостных рабов защищать имущество и жизнь своих господ… — писал граф де Сегюр. — Все, до самого последнего солдата, сочли себя предназначенными самим Богом защищать небо и свою святую землю» [32] . Наполеон в обращении к своим голодным солдатам не упоминал о Боге — он обещал им богатую добычу в русской столице и скорое возвращение на родину.

Наполеон наносил главный удар по левому флангу русской армии, он сосредоточил здесь более 100 тяжелых пушек [33] . После артиллерийской подготовки французские колонны пошли в атаку на русские укрепления-флеши, однако русская артиллерия не была подавлена, и колонны шли навстречу картечи. Шагая по трупам, «большие батальоны» овладели флешами, но русские контратаковали — точно так же, как французы, колоннами, под прикрытием огня своих батарей. Русские учились использовать новое оружие Наполеона, и две армии истребляли друг друга этим оружием, еще не вполне сознавая его ужасную мощь. Укрепления несколько раз переходили из рук в руки, и каждый раз атакующие с разных строн колонны выкашивались ливнем картечи. «Оторванные части тел летали в воздухе, и солдаты умирали с криками: „Да здравствует император!”» — вспоминал французский офицер [34] . «Редут и его окрестности представляли собою зрелище, превосходившее по ужасу все, что только можно было вообразить, — вспоминает другой свидетель. — Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений — все это исчезло под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась шести-восьми человекам, наваленным друг на друга» [35] . «Из всех моих сражений самое ужасное было то, которое я дал под Москвой», — говорил Наполеон [36] . Обе армии понесли огромные потери, превосходившие все, что прежде бывало в европейских войнах, но русские еще не вполне освоили новую тактику, и их потери были больше: 45 тысяч убитых и раненых против 28 тысяч у французов [37] . Получив сведения об огромных потерях, Кутузов приказал отступать.

15 сентября 1812 года Наполеон верхом на лошади въехал в ворота Кремля. Сегюр в восхищении писал, что в Москве было 150 дворцов и 300 церквей; город был наполнен богатствами, которые в спешке не успели вывезти из столицы [38] . Французов поражала роскошь домов русской знати, художественная мебель, бархатные обои, драгоценные сервизы, но более всего они восторгались подвалами с изысканными винами.Однако ночью начался пожар Москвы — губернатор Ростопчин приказал своим людям поджечь город, чтобы лишить французов запасов продовольствия. Ростопчина не смутило то, что в московских госпиталях было двадцать две тысячи тяжело раненных героев Бородина — они не могли передвигаться и были оставлены в городе по приказу Кутузова. «Среди столь страшных сцен, которые представляло разрушение Москвы, пожар в русских госпиталях был самою ужасною, — писал свидетель событий. — Как только огонь охватил здания, где были скучены раненые, послышались раздирающие душу крики, восходящие как из громадной печи… Охваченные пламенем, несчастные умирали в страшных мучениях» [39] .

Уже во время пожара начались грабежи. Участники и свидетели подробно описывали происходившее: «Солдаты всех европейских наций, не исключая и русских, население… бросались взапуски в дома и церкви, уже почти окруженные огнем, и выходили оттуда, нагрузившись серебром, узлами, одеждой… Окрестные крестьяне, сбежавшиеся при первом известии о грабеже, также приняли деятельное участие в нем» [40] .

Помимо горожан и крестьян, в Москве было много русских солдат, отставших и дезертиров. «Около десяти тысяч неприятельских солдат… бродили в течение нескольких дней среди нас, пользуясь полной свободой, — свидетельствует Сегюр. — Некоторые из них были даже вооружены. Наши солдаты относились к побежденным без всякой враждебности, не думая даже обратить их в пленников, — быть может, оттого, что они считали войну уже конченной... Поэтому они разрешали им сидеть у своих костров и даже больше — допускали их, как товарищей, во время грабежа» [41] . Солдаты толпами бежали из отступающей армии Кутузова, адъютант командующего Михайловский-Данилевский писал, что лишь в один день было поймано четыре тысячи дезертиров [42] . Голодающая армия грабила русские деревни, и Кутузов предупреждал власти шести ближайших губерний об опасности, исходящей от мародеров. «Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников», — писал Ростопчин [43] .

Разорение Москвы привело в ярость все высшее дворянство, обладателей сгоревших московских дворцов. Кутузова называли не иначе как «слепым и развратным стариком» и обвинения адресовали самому императору. «Взятие Москвы довело раздражение умов до крайности, — писала царю великая княгиня Екатерина Павловна. — Вас во всеуслышание винят в несчастье империи, в крушении всего и вся...» [44] . Наполеон угрожал походом на Петербург, и в северной столице царила паника. «Все были в крайней тревоге, собирались и укладывались уехать неизвестно куда». Готовили к эвакуации Сенат, Синод, Монетный двор — даже статую Петра Великого. Драгоценности императорской фамилии были погружены на военные корабли, готовые отплыть в Англию. Члены царской семьи и высшие сановники едва ли не на коленях умоляли Александра I заключить мир с Наполеоном [45] .