Ню
Шрифт:
Фотография на столе, прямо перед глазами – темные волосы, счастливые глаза… Мама… Моя мама и его – Вика – жена. Его женщина. Они поженились, когда мне было десять, и я все помню. И как они смотрели друг на друга – тоже. Потом она умерла, а мы – остались.
Прошло уже целых пять лет.
Мне восемнадцать. И каждый час, как день, каждый день – как год, я живу – невозможностью любви…
Ах, эта зеленая лампа, которая всегда…Ее звали Тирца. Она была моей женой три с половиной года. Последние пять с половиной месяцев – неоперабельный рак поджелудочной железы. Это не лечится.
Каждый день я благодарю EFO за каждый день – с ней. Каждый день я проклинаю EFO за каждую минуту ее страданий.
Последнее слово, которое она уже не смогла произнести. Только одно слово. Одно имя – Магда… Потом она просто закрыла глаза и перестала дышать.
Мне понадобилось целых четыре года, чтобы научиться умирать от нежности кНа то рождество я заболела.
Озноб, температура под сорок и жуткий выматывающий кашель. И тупая боль в груди. Воспаления легких мне только и не хватало. Да еще двухстороннего. Крупозного. Возможны осложнения на…
Три дня я почти не помню, все было как в тумане. На четвертые сутки, ночью, я проснулась, вся насквозь мокрая от выступившего пота. И сорочку и меня можно было отжимать. Но грудь уже не болела, и хотелось есть. Вик лежал рядом со мной, поверх одеяла, одетый, и дремал. И огромная луна прямо в окно…
…Он обтер меня всю насухо и переодел, а потом принес бульон. А еще потом я забралась к нему подмышку и уснула… До утра.
Наша первая ночь – вместе…Та ночь… Она болела очень тяжело. Конечно, ее лечили, и все такое, но три дня она была почти без памяти. Я совсем не спал эти дни, все время рядом с ней, сон – урывками, не раздеваясь. На четвертую ночь я проснулся от яркого лунного света в окно и увидел ее глаза. Она растянула губы в улыбке и прошептала:
– Есть хочу…
Я принес ей бульон, она поела немного и уснула, прижавшись ко мне.
И ничего не случилось.
Кроме счастья, которое – рядом…А потом…
Она снова пошла учиться, вернулась в университет, и жизнь пошла как обычно. Через какое-то время появился… он. Все было как раньше, только ночами мы почти не спали – ни она, ни я. Я прислушивался через стенку к ее шагам, скрипу половиц или створок шкафа. К ее покашливанию, и как она негромко напевает себе под нос. Через полгода Магда переехала к нему. Еще через год они поженились. Я сам подвел ее к нему и вложил ее руку – в его.
Назавтра, накануне моего отъезда, когда уже стемнело, она пришла ко мне в спальню. Села на постель и взяла мою руку. Потом улеглась поверх одеяла, прижалась, и мы уснули. Посреди ночи я проснулся от яркого лунного света в окне. Ее уже не было. И хотя мы не сказали друг другу ни слова…Много лет я ни разу не оставался с ней вдвоем, наедине. Как-то не…
У них родился сын – Майк, и они переехали в другой город. Я навещал их раз в год, всегда на рождество. Она не приходила ко мне больше никогда. И всегда кто-то бьш рядом.
Потом позвонил ее муж, и я приехал. В то утро выпал снег. Мне сказали, что она никого не узнает. И я подошел к ней и взял за руку, и погладил по щеке. И она, как была, с закрытыми глазами, произнесла:
– Боже мой, наконец-то……Я многое забыла из прошлого – почти все. Зато я знаю все про будущее. И жду первого снега. С первым снегом он приедет и заберет меня отсюда. И я сразу увижу его следы – темные проталины на белом покрывале. Завтра…
– Магда, девочка моя, я пришел.
– Вик, Вик, Вик…
– Видишь, все как ты хотела – первый снег, посмотри за окно.
– Да, да, я знаю, я знала, что ты придешь именно сегодня.
– Конечно, милая, я ведь тебе обещал, помнить? Сегодня я заберу тебя отсюда. Теперь мы можем жить вместе, понимаешь?
– Я так рада, я ведь так долго этого жду, знаешь? Всю жизнь…
– Мы оба, любимая. Всю жизнь мы жили вместе, я и ты – невозможностью любви…
– И мама…
– Да, моя хорошая, она всегда была с нами – ты ведь помнишь…
– Скажи, а я все еще нравлюсь тебе?
– Конечно. Ты моя самая желанная. Ты моя любимая…
– Тогда уедем поскорее, ладно?
– Магда!
– Что?
– Скажи, а как твоя память?
– Т-ссс, не спрашивай. Никогда не спрашивай того, кто любит, и кого любишь ты. Просто – люби и позволь любить – себя. Беда придет сама, радость надо суметь вынянчить и вырастить…
– Хорошо, я сделаю все, как ты скажешь.
– Я так давно не была дома. Вик, а можно я тебя о чем-то попрошу?
– Ну, конечно.
– Тогда обещай мне.
– Все, что хочешь.
– Обещай мне жить долго. Ведь ты – моя жизнь, и если не станет тебя…
– Не беспокойся обо мне. Я буду жить, пока живешь ты… Ведь у меня просто нет другого выхода, правда? Я ведь должен заботиться о своей дочке, о своей Магде.
– И еще…
– Да…
– Я хочу… Я хочу снова сидеть напротив тебя. И чтобы стол и зеленая лампа посредине. И ты рассказываешь мне про Роншан и про ту, другую, церковь – женщину…
– Покрова на Нерли.
– Да, про нее. И круг света от зеленой лампы……– Ты, кажется, что-то говорил о невозможности любви?
Птичка-бабочка-зазноба…
– Ле-е-е-ш…
– Что?
– Ну что ты глаза-то закрыл? Мне сразу
страшно так…– Да нет, не бойся. Я просто иногда… устаю дышать, понимаешь?
– Нет, Леш, не понимаю – она сидит на неудобном больничном стуле и смотрит на меня. На лице беспомощность и страх. В руке носовой платок, глаза красные.
– Я вообще уже ничего не понимаю, ну вот – совсем…
– Почему? Что же тут непонятного? Ты спроси, я объясню…
– Да если б я знала – что спрашивать-то… Я… понимаешь, я раньше думала, что так болеют только старые совсем. А ты-то… Ты же молодой еще, как же это, а?
– Ну, видишь, иногда и молодые – тоже…
Я смотрю на нее, она – на меня.
– Ка-а-а-ать… Ты не нервничай, лучше налей водички, а… – пью…
…– Я знаю, что я эгоистка, ужасная эгоистка…
– Да нет, почему же…
– Потому что боюсь не только за тебя, а и за себя тоже… Что ты умрешь, а я… останусь одна… Я все время об этом думаю, все время, слышишь?
– Не бойся. Я не умру…
– Так ведь врачи…
– Они ничего не знают, запомни. Ничего…
– А кто же, если не они? Кто? Ты только скажи, я найду, привезу кого хочешь, откуда хочешь, Леш…
– Кать, не надо никого привозить, никого искать. Знаем только мы. Мы с тобой, ты и я… – Я чувствую, что уже не хватает дыхания, не хватает воздуха, но…
– Я тебе расскажу… Вот, только… Вот…
– Доктор! Доктор!!! – на ее крик, буквально через несколько секунд, в палату вбежала сестра и бросилась ко мне. Посмотрела в глаза, пощупала пульс, отвела взгляд…
– Да что же ты так орешь-то, а? Ну нельзя же так, все-таки взрослые же люди… В порядке он, запыхался немного, ты с ним разговаривай поменьше, дай дышать-то ему, и все нормально будет. Поняла? И не кричи, не кричи, люди же кругом, не одна ты тут…
…Когда такое случается, мне за нее стыдно. Она иногда такая… Ну вот – оторви и брось… Легкомысленная, порхает по жизни, просто как бабочка. Птичка-бабочка моя… Дунь – улетит… Моя жена – уже целых два с половиной года – целая жизнь… Ка-а-а-атя… Раньше – до свадьбы – я ее зазнобой называл. Птичка-бабочка-зазноба… Оказывается такое вполне может быть, вот только понимать это начинаешь, когда это случилось – с тобой. Что вся твоя жизнь умещается в два с половиной года. И вся любовь – тоже. Потому, что так… Но, даже и теперь, невозможно это представить: не видеть ее – больше никогда. Любовь-то, она ведь не уходит, не делается меньше. Почему-то совсем наоборот. И привыкнуть к этому…
Это страшное слово – рак. Его стараются не произносить вслух, избегать, потому что оно – как выстрел. Рак. Был – и нет.
И я – не произношу. Говорю просто – заболел. Но все почему-то сразу понимают – по ним же видно… Как улыбаются, как отводят глаза, как меняется тон…
…А сейчас я сам научился нас – таких, как я – узнавать. Да, есть те, кто выздоравливает. Только отпечаток все равно остается – на всю жизнь. Их видно. По походке, как держит спину, как несет себя… Словно высокую и очень хрупкую вазу, которую так страшно – уронить… Столько осколков – во все стороны. Столько осколков…
…Я выныриваю назад, на поверхность, в привычный мир, который пока еще – мой… Надо мной Катино лицо, и я изо всех сил пытаюсь улыбнуться. Наверное получилось, потому что она улыбается тоже…
– Леш, может, хочешь чего? Лучше тебе?
У меня по лицу трубочки, и я глотаю носом кислород. Он шипит, пузырится и щекочет ноздри, а вместе с ним в меня вливается липкое, сладкое, словно изжеванная жвачка – время. Прилипает ко мне – не отодрать. Живу… Она спросила, чего я хочу… Ее хочу. Воздуха – полные легкие, и никаких трубочек. Все – хочу. Умираю, как хочу – жить…Она шмыгнула носом и закрыла ноутбук.
– Ну вот, опять у тебя про грустное…
Как всегда без разрешения, влезла в мои файлы. Знает, что я этого не люблю, и все равно… Ах, бесстыдница. Хулиганка маленькая… Сколько раз говорил – бестолку, как будто не слышит.
– Катя, опять?
– Ну опять, да. У мужа не должно быть тайн от жены. Ну почему у тебя всегда кто-то умирает?
– Да не переживай так, маленькая, не умрет он, выживет, я обещаю…
У нее на носу веснушки, и я, уже в который раз, пытаюсь их пересчитать. Сбиваюсь и начинаю снова. И снова – сбиваюсь… У нее карие глаза, и сейчас в них стоят слезы, и она опять шмыгает носом. Это же надо, какие близкие у нее слезы…
Я присаживаюсь напротив нее на корточки и протягиваю ей носовой платок.
– На, птичка ты моя маленькая. Ну, не плачь. Смешно плакать по пустякам…
– Это не пустяки. И с чего это вдруг ты меня в пернатые записал?
– Почему – в пернатые? – я делаю удивленное лицо.
– Потому что – птичка…
– А-а-а-а… Нет, птичка – это не пернатые, это – пти-и-ичка…
– Какая разница. А вообще, ты меня раньше бабочкой называл. С цветными крылышками. И еще – зазнобой…
– Ну, правильно, ты и бабочка тоже. Ты – птичка-бабочка, вот ты кто. Птичка-бабочка-зазноба…