Ню
Шрифт:
– А ты уже приезжал сюда с женщинами?
– Приезжал.
– А ты был уже женат?
– Угу, был…
– А хочешь – еще раз?
– Жениться? Нет…
– Вот и я – нет.
– Ты еще молодая… Но, вообще-то, и молодые тоже хотят – замуж. Все хотят…
– А я – не все!
– Это я уже успел понять. Так почему – нет?
– Это больно.
– Что – жениться?
– Да нет. Ты – балда… Больно потом, когда хорошее кончается.
– Обязательно кончается?
– А как же иначе? Оно всегда кончается. Это только плохое тянется, тянется и никуда от него…
– Но есть же на свете счастливые люди…
– Я не встречала…
Солнце палило. И ее горячий живот под моей рукой. А губы – вот они, наклонись и пей… И я – пил. Пожалуй, действительно, и я не встречал тоже…
Так что, очень может быть, она…Однажды, перед самым закатом, мы случайно набрели на заброшенный яблоневый сад. Покосившийся забор из прогнившего штакетника, и дыр больше, чем этого самого забора. Но сад… А какой там стоял запах…
Нюша носилась между деревьями,
– Смотри, сколько их тут, – она повела рукой вокруг. – Они же просто пропадут и все, сгниют, жалко. Давай возьмем с собой, ну хоть немного, хоть на сегодня, а?
– А во что? У нас же ничего нет, Нюша…
– Я сейчас что-нибудь придумаю, подожди минутку…
Она шустро стянула через голову свою белую майку, простую, на резинке, юбку задрала до подмышек – получилось – платье. Не слишком длинное, до середины бедер…
– Вот, из этого можно сделать узелок, видишь?
– Вижу… – я смотрел на ее голые плечи. – Знаешь что, верни-ка юбку на место…
– Но я…
– Я сказал – верни юбку на место, слышишь…
Она стояла передо мной – смущенная, враз покрасневшая и почему-то – беспомощная. Я ее такой…
– Ну…
– Я… Я стесняюсь.
– Кого? Здесь же никого нет.
– Ты есть. Я тебя стесняюсь…
– Почему? Я что, тебя голой не видел?
– Это совсем другое, это работа. А сейчас…
– А ночью? Тоже работа?
– Ночью – темно…
– Ну и что? Что изменилось?
– Ты не понимаешь…
– Ну, так объясни.
Она подняла на меня глаза и несколько секунд молчала. Потом – отвернулась.
– Если ты часто будешь видеть меня голой, я тебе надоем… тело мое тебе надоест. Я ведь для тебя – тело. Ты его – рисуешь. Ты его… – она запнулась. – А я не хочу… надоесть. Хочу, чтобы ты каждый раз – удивлялся мне, вот…
Передо мной стояла – смущенная и покрасневшая, и вся целиком моя – Ню…
– Я понял. А теперь – верни юбку на место…
… Ню медленно подняла руки, ухватила ткань и потянула ее вниз. Ее глаза были полны слез.
– Еще, – сказал я. – Сними ее совсем…все сними… Вот так, да…
…– Что… дальше? – спросила она, хлюпая носом.
– Подойди к дереву и прижмись к стволу… И не хлюпай ты, дуреха. Чуть опусти голову и чуть – вправо… левую ногу… все… замри и не шевелись…Я знал ее тело. Я помнил каждый его изгиб и каждую ложбинку. И как она сказала: попробуй раздеть меня – сам… Я сделал это – ее руками, и все, в самом деле – получилось. Я написал ее «Портрет в солнечном свете», хотя солнца почти уже не осталось – закат, закат, закат… Но она – светилась. И техника была особая, уникальная. Когда все мазки выполняются одной единственной кистью – нежностью. Такой же слепящей и обжигающей, как… 5
Назавтра мы уезжали…
Умри мы вместе, одновременно в ту последнюю ночь, было бы легче потом, потому, что этого – потом – не было бы вовсе…Город ждал нас. И жизнь резво взяла меня в оборот, так, что уже на следующий день Ню оказалась почти призрачным существом, и жить без нее стало возможно. Не слишком весело, все-таки я к ней изрядно привык, но – возможно. Да и куда мне ее – в заваленную подрамниками и старыми холстами мастерскую с завтраками на этюднике. И отсутствие стабильного заработка… Даже при моем нездоровом отношении к светящимся женщинам. Правда, не светилась больше ни одна из… Ни как Нюша, ни – вообще…
Ее не было месяца три. На звонки не отвечала, сама не звонила, ее просто – не стало. Я, конечно же, мог ее отыскать, но когда представлял, как являюсь к ней нежданный-незванный… Возможно, застаю ее не одну, а с… В один прекрасный день она появилась и осталась аж на две недели. И, разумеется, это были совсем другие две недели, не те – крымские, морские, яблочные. Снегопад и сосульки…
– Нюша, где ты была все это время?
Она молча стояла, прижавшись ко мне всем телом и, по-моему, дрожала.
– Замерзла?
Несколько раз подряд судорожно кивнула.
– Ладно, потом расскажешь, проходи, чаю горячего, с баранками, да?
…– Ну? Теперь рассказывай все, слышишь? Все. Где была, что делала?
– Была…
– Я звонил, а ты не отвечала…
– Не хотела…
– Допустим. А что сейчас?
– Ничего особенного. Вот только… бабушка умерла. Теперь у меня – никого…
– Как это – никого, а я? – но этого я не сказал……– Слушай, Марик, можно я поживу у тебя недельку, а то мне пока некуда идти…
– Живи, разумеется. А почему – некуда идти? У тебя же, вроде, квартира была?
– Да. Там сейчас Алик…
– Кто это – Алик?
– Ну, тот парень. Который – ничего особенного. Помнишь?
– И почему он там, а тебе некуда идти?
– Не знаю. Не хочет уходить. Но я разберусь…
…Как-то само собой, мы оказались в постели, и резанула воспоминанием линия загара внизу ее живота… И нежность, тенью проскользнувшая на кончиках пальцев.
И вкус яблок на ее губах. И что – не моя. А может, все это мне только…Утро теперь состояло из омлета и кофе, день – из оформления очередной выставки в очередном доме культуры, вечер – из усталости, душа и легкого ужина, ночь – из Ню… Жизнь то ли остановилась, то ли еще не началась.
Чем она занималась дни напролет – я не спрашивал, но видно было, что дома не сидела. Не то чтобы меня это совсем не интересовало, но… Некое подсознательное
мужское нежелание раздавать авансы… Чтобы – не подумала… Не строила иллюзий. Чтобы…Встречала почти всегда одинаково – улыбкой и голыми плечами. Она знала мое отношение к ее телу и показывала мне его украдкой, словно – случайно, ненароком, дарила – себя. И я перестал ее рисовать – совсем…
Вечерами мы болтали, даже не помню – о чем. О ерунде.
– Нюш, скажи… А вот ты пришла именно – ко мне. Почему?
– А что, мешаю, да? – и сразу испуганные глаза – вот-вот рванется вещи собирать.
– Да нет, ну что ты в самом деле, я просто так спрашиваю, ну… Да живи ты сколько хочешь…
Она выдыхает и мгновенно успокаивается – верит.
– А что тебе непонятно-то? Что – почему?
– Ну… У тебя – своя жизнь, свои друзья. Мало ли. Неужели среди них – никого…
– Дело совсем не в этом.
– А в чем? Я и спрашиваю…
– Ты – хороший.
– Это ты ошибаешься, точно. Это не про меня…
Она уставилась на меня исподлобья, вот-вот полезет драться, защищать меня от самого себя.
– Ты добрый. Ты не врешь. Ты не такой, как другие.
– Я врун еще – как! И – часто. А доброта моя… Ну, может, зла прямо такого во мне и нет, но и доброты особой…
– Ты – мне не врешь, понимаешь? Мне. И все, мне достаточно. И со мной ты – добрый. И открытый. Я же для тебя – тело-картина-девочка. Не больше. Но и не меньше. И ты этого никогда не скрывал, не требовал от меня больше, чем получаешь. Не пытался взять больше, чем я отдаю. Ко мне ты добрый, а что еще надо…
Она пожимает плечами, и я утыкаюсь ей в шею. И думаю о том, как я буду жить без нее дальше, если она…
Когда она снова пропала, я затосковал.
Сначала я пытался завалить себя работой, потом поехал к ней домой – в ее квартире жили незнакомые люди. А потом работа закончилась, и я начал пить. Сначала – понемногу, но в одиночку, а дальше…
Весна пришла серая и слякотная, жить не хотелось.Ню появилась в конце апреля – исхудавшая и какая-то встрепанная, как воробей.
Влетела и повисла у меня на шее.
– Гоша!
И увидела пустые бутылки…
Она набрала полную ванну и засунула меня туда. Следом – и себя. Так я и отмокал – постепенно. А когда более-менее отмок и попытался ей улыбнуться – заплакала…
– Почему ты пьешь?
– Мне пусто.
– Что такое – пусто? Чего тебе не хватает?
– Тебя.
– Ты врешь!
– Тебе – нет. Тебе я не умею…
– Больше не пей!
– Больше – не уходи…
– Раз ты просишь – не уйду.
– Я хотел тебя найти. Я пытался…
– Напрасно. Раз не прихожу, значит – так надо…
– А что с квартирой? И этот, как его, Алик? Что с ним?
– Все в порядке, Гоша. Квартиру я уже продала. А Алик… Его я – убила…
– …?!– Что ты сказала?
– Что я его убила…
…– Нюша…
– Что?
– У тебя с головой – как?
– Как всегда. И вообще, теперь все хорошо…
– Теперь?
– Да. Теперь я смогу к тебе приходить, когда захочешь. Хочешь – рисуй, а хочешь…
– А раньше – нет?
– А раньше мне надо было долг вернуть. И много разного другого сделать…
– Вернула?
– Да, весь, до конца. И еще кое-что осталось, могу не работать. Так мне приходить?
– Нет, не надо. Не приходи…
– ?…
– Ты просто не уходи. Не уходи – и все. Совсем…
Она осталась…– Нюша, я сегодня поздно…
– Хорошо, я дождусь.
– Не надо, ложись спать, я тут сам…
– Хорошо.
Вернувшись, я находил ее спящей, свернувшись калачиком на узкой кушетке, прямо у входной двери. Рядом, на этюднике – клубника и плитка шоколада.
Я брал ее на руки и нес в постель.
– А шоколад-то зачем?
– Чтобы грустно не было…
– А клубника?
Улыбается…
– Клубника для запаха.
– А почему у двери, тоже, чтобы грустно не было?
– Нет… – смотрит.
– А почему?
– Чтобы, как собака – хозяина…
– Ох, Нюша… Нюша… ты…
И никогда ни одного вопроса. Ничего…
Такие бывает…
А летом мы снова уехали в Крым.
6Я не хотел брать с собой этюдник и краски. Потому, что не хотел – писать. В том числе и ее – Аню. А может быть, ее – прежде всего… Наверное, просто боялся, что если еще раз…
Она меня, конечно, уговорила. И даже тащила на себе здоровый, тяжелый, полный кистей и тюбиков с красками, этюдник до самого вокзала.
Я не мог ее рисовать, я не мог ее подчинить. Она никогда не спорила, покорялась во всем, глядя на меня снизу вверх или, наоборот – сверху вниз преданными, только что не собачьими глазами, и всегда все выходило – по ее. Я это видел, понимал и – ничего не мог поделать. Она была сильней. Я был ей не нужен. Она светилась – сама……А сад нас помнил. Мы навещали его раз в два-три дня, уносили с собой яблоки и этот дурманящий плодовый запах…
Дней через пять после приезда, ночью, пришла гроза. По крыше и стенам дома застучали капли, потом начался настоящий ливень. Мы проснулись. Аня встала, чтобы прикрыть окно, и в этот момент совсем близко сверкнула молния, на долю секунды осветившая все. Впервые за долгое время я увидел ее – снова. Снова и заново – другую Ню, Ню – незнакомку. Она вернулась ко мне в постель, прижалась и спросила:
– А теперь ты будешь меня рисовать, скажи?
– Может быть. Завтра…
– У тебя получится, все получится – вот увидишь.
– Откуда ты знаешь?
– Ты смотришь на меня – по-другому. И видишь – по-другому. Я и есть – другая. Попробуй, ну…
И я пробовал ее всю оставшуюся ночь – до утра…