Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Петерсон. Вы хотите еще что-то сказать? Бентли. Да. Петерсон. Говорите! Бентли. Я ненавижу вас, майор!

Петерсон (с удивлением поднимает голову). А разве это имеет какое-нибудь отношение к нашей службе? Вы неисправи­мый фантазер, Бентли! (Похлопал его по плечу.)

Телефонный звонок.

(Берет трубку.) Я слушаю. Да... (Покачав головой.) Еще раз повторяю: что бы там ни случилось, я к этому никакого касатель­ства иметь не буду.

Конец первой картины. Занавес.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Вечер в трактире фрау Мильх. Горят лампы, за столом перед полной кружкой пива сидит Норма. Она нервно постукивает пальцами по столу. За стойкой Анна делает подсчеты.

Норма(пробует пить пиво, но из этого ничего не выходит, оно ей не нравится). Бррр!..

Анна (не поднимая головы). Я вас слушаю, мисс! Норма. А я ничего не сказала!

Пауза.

Норма. Допустим, что вы любите кого-нибудь и тот кто-то, скажем, любит вас. И вдруг между вами возникает спор и вы называете его надоедливым недотепой. Имеет ли право этот «кто- то» обидеться?

Анна (смеется). Об этом, мисс, вам придется спросить у мужчин. А вот и один из них.

Появляется Боб Фобе р.

Стопроцентный, как он сам о себе говорит.

Боб (Норме). Добрый вечер, мисс!

Норма. Садитесь, сержант.

Боб садится против Нормы.

Что бы вы сделали человеку, который назвал бы вас надоедли­вым недотепой?

Боб. Как?!

Норма. Надоедливым недотепой!

Боб. Я свернул бы этому человеку скулы!

Норма. Ох, вы меня испугали! Даже если бы это вам сказала девушка?

Боб. Девушка? (Махнув рукой.) Девушкам в таких случаях я делаю скидку, мисс. Хе-хе.

Норма. Скидку? Почему?

Боб. Как вам сказать... хе-хе! Если девушка видит, что перед ней настоящий недотепа, то она не только не будет ругать­ся, но и разговаривать не захочет. Ох, мисс! Что это вы? Собирае­тесь пить нынешнее немецкое пиво? Не советую. От него до конца праздников вас будет мучить жажда. Вы можете выпить настоя­щего пива в американском клубе, третий квартал направо. Боже мой, как там сегодня будет весело! А я, как назло, всю-то ночень­ку дежурю. Собачья жизнь!

Анна. Налить вам виски, сэр?

Боб. Благодарю. Увидят с улицы мои ребята и тоже захотят выпить. (Зевает.) И чего это вас, леди, в этот облезлый трактир потянуло? Среди этого пестрого сброда американке не место.

Норма. Именно этот «сброд» меня и интересует, сержант. Я — корреспондентка.

Боб (взглянув на ее нашивки.) А! Извините, не заметил.

Норма. Завтра пойду в лагерь ди-пи. А сегодня подожду здесь, может, их сюда бог пошлет.

Боб. Вряд ли пошлет. Сегодня они празднуют у себя. (Ан­не.) Разве вы не закрываете под рождество?

Анна. Немного позже, когда разойдутся гости фрау Мильх.

Боб (Норме.) Ну что ж, пишите, мисс, пока их еще не растащили по свету, как щенят. А-а! Хотел бы я поглядеть на них через год-два, когда они вдоволь нагостятся у бразильских метисов и британских скопидомов, которые трижды ели бы уже съеденное!

Норма. Вы несправедливы, вы возмутительно несправед­ливы, сержант! Неужели вы не можете этого понять?

Боб (поглядев на нее исподлобья). А вы случайно не из Армии спасения, леди? Я об этом еще сегодня утром подумал. Жаль, что вашей армии не видно было в Арденнах! Вот это было рождество! Из нашей роты человек двадцать в живых осталось. Это был бы урок для вас, леди. До смерти не забыли бы...

С улицы доносится сирена полицейского автомобиля. Раз. Другой.

(Встал.) Нет на вас погибели! Боятся, чтоб я чего доброго без них не клюкнул. (Анне.) А ты что, ворон продаешь? Все равно не куплю. (Подходит к дверям.) А вы, леди, будьте осторожны! По этому городу по ночам упыри бродят.

Норма. О-о, вижу, вижу...

Боб. То-то! Мери кристмас, леди! (Уходит.)

Тотчас же зарычал и стих вдали мотор «виллиса». Норма встала и быстро подошла к Анне.

Норма. Послушайте! Прежде всего... я хочу просить у вас извинения за этого нахала сержанта и за всех ему подобных. Я не хочу, чтоб вы плохо думали о нас, американцах. Я недавно при­ехала в Европу и, поверьте, не узнала своих земляков. Может, это сделала война, не знаю. Я вообще мало, очень мало знаю и еще меньше понимаю и только здесь в этом убедилась. Там, дома, нам говорили совсем другое, и я думала, что так относиться к людям могут только невежды из Каролины. После того как я побывала сегодня у вас, после того как я поговорила еще кое с кем, я все время мучительно думала: неужели в простых душах наших людей поселился упырь нацизма? И неужели всем нам только кажется, что мы идем вперед, а на самом деле — давно уже сби­лись с пути и возвращаемся во мрак минувших веков?! Вот какие вопросы встали передо мной в этот самый печальный в моей жизни рождественский вечер, и я не могу найти ответа.

Анна (пристально смотрит на Норму). Этот вечер для нас также невеселый и был бы еще печальнее, если бы не вмешатель­ство одной американки... (Улыбнулась.) Очень похожей на вас, мисс. Сержанта Фобера справедливо прозвали «Медвежьей лапой».

Норма. Ах, вы об этом... Боюсь, что я оказала вам мед­вежью услугу; он, видимо, из тех, которые умеют помнить и мстить.

Анна. Есть хуже его, мисс.

Норма. Я вас понимаю. Действительно, он только сержант. Как же все это отвратительно! И, главное, зачем, ради кого и чего все это творится?..

Анна. Не знаю. За последние годы я разучилась думать. Вы вспомнили про упырей,— может, для них это и делается. Про упырей мне рассказывала еще бабушка. Я думала, что это только сказки. Но в тысяча девятьсот сорок первом году я уви­дела их впервые. У них на шапках были мертвые головы. Они говорили, смеялись и пели, как живые люди, но от них несло могилой. Ваши не носят на фуражках мертвых голов, о нет! Одна­ко я их боюсь, как боялась тех. Мисс! Я не знала раньше, что такое страх, но вот прошло целых пять лет, как он днем и ночью, да, днем и ночью сжимает мое сердце. Я была одинокая и бес­помощная, теперь в мою жизнь вошел Андрей. Я надеялась, что мне будет легче. Но нет! До сих пор я боялась за себя, а теперь дрожу и за него. Он наш, он гордый, он севастопольский моряк, а они хотят сделать из него послушную охотничью собаку. Ни­когда этому не быть!..

Пауза.

Норма (взяв ее руку). Клянусь вам именем моей матери, честной американки, что я скажу миру всю правду и о вас, и о вашем Андрее, и о тысячах, десятках тысяч таких же несчастных, как вы. Я все скажу моей стране, скажу и то, что Европа не освобождена ни от нищеты, ни от страха, хотя за это, именно за это воевали наши солдаты. Я не политик, но я знаю, как трудно будет мне это сделать. Все же я верю, что не буду одинока, что найду друзей и здесь и по ту сторону океана...