Облака и звезды

Они подошли к Узбою. Мурад опустился на колени, чтобы напиться, но сейчас же выплюнул воду — она была горько-соленая.

Дед Черкез засмеялся:

— Эту воду пьют только джейраны.

Мурад вздохнул: сколько воды, и никуда не годится. На всякий случай он сказал:

— Хорошо, что я дома напился кок-чая. Совсем пить не хочется.

Дед не отозвался — присел на корточки, стал медленно мыть руки.

— Умойся и ты, — предложил он Мураду, — только не намочи глаза — плакать будешь.

Мурад снял ковбойку, окунул руку по плечо, потом с опаской помазал водой щеки и подбородок. Сразу стало не так жарко. Он посмотрел на воду — совсем мелко, и дно далеко видно. А что, если искупаться — сесть в воду возле самого берега? Но он тут же испугался своих мыслей — до сих пор его купали только в корыте. И сейчас цинковое корыто приехало сюда вместе с другими вещами. А это Узбой — почти река, хотя не течет, стоит на месте.

Мурад не отводил взгляда от воды. Желтое дно, просвеченное солнцем, было в таких же складках, как вершины бугров, где растет саксаул. Вот по дну не спеша пробежал солнечный зайчик, круглый, блестящий, похожий на новенькую копейку. Потом у самого берега, как в стакане с газировкой, начали вскакивать прозрачные пузырьки. Каждый пузырек успевал еще сверкнуть на солнце, а потом уже лопался.

— Может, хочешь искупаться?

Мурад смущенно усмехнулся: непонятно, как дед Черкез угадал его мысли…

— А если я утону? Я никогда не купался в реке.

Дед Черкез покачал головой:

— В Узбое нельзя утонуть, здесь вода добрая — сама тебя будет держать.

Мурад быстро разделся до трусов. Но дед Черкез сказал, что надо снять и трусы — соленая вода сразу же их разъест, будут дырки.

Вода была теплая, как в корыте. Мурад осмелел, сделал шаг, еще шаг, и вот он стоит уже по пояс в воде.

— Окунись, не бойся, — сказал дед Черкез.

Мурад присел и сейчас же почувствовал — вода выталкивает его, как пробку.

— В Узбое не утонешь, — повторил дед Черкез, — ложись на спину, будешь лежать, как на кошме.

Мурад попробовал лечь. Вода держала его. Он вытянул ноги, раскинул руки. И вот он лежит на воде, лежит и не тонет, хотя не двигает ни рукой, ни ногой. Мурад взвизгнул, стал бить по воде ногами. Брызги радужно сверкали и как-то все разом очень тяжело падали вниз. Мурад стал загребать руками, потом встал — было уже по грудь. И тут совсем близко — только протянуть руку — в воде замерцала прозрачная башенка. Она смутно и таинственно белела на дне Узбоя. Мурад шагнул вперед. И вот он стоит рядом с башенкой, немного похожей на Спасскую башню на картинке в туркменском букваре, только эта маленькая и сделана из соли.

Мурад дотронулся до башенки и громко вскрикнул: край был острый, как бритва. С плачем выбежал он на берег. Мокрая ладонь сразу покраснела от крови.

— Покажи руку, — спокойно сказал дед Черкез. Он даже не поднялся с земли, не подошел к Мураду. Это было очень обидно. Мать бросилась бы, обняла, высосала кровь из пальца, стала бы гладить, целовать…

Тихо всхлипывая, Мурад, голый, мокрый, стоял на берегу и сосал палец. Дед взглянул на порез, отошел к буграм, у подножия их сорвал какую-то траву.

— Вот Евшан. Крепко прижми и держи. Заживет.

Мурад хмуро молчал — дед Черкез даже не вытер ему глаза!

— Я хочу домой, — угрюмо сказал Мурад.

Но дед Черкез вдруг хлопнул себя по коленкам и залился тонким смехом.

— Смотри, смотри — ты весь белый, как чурек в муке.

Мурад взглянул на свои руки, на грудь — все покрылось сплошным тонким слоем соли.

— И лицо, и волосы — все белое, все соленое, — хохотал дед Черкез. — Вот как посолил тебя Узбой! Ничего! Это хорошо — здоровым будешь.

Мурад тоже засмеялся, стал счищать с себя соль. Палец не болел — на нем осталась только красная косая полоска — Евшан лучше йода помог.

Все дальше и дальше отходили они от Узбоя, а Черные пески не приближались. Это было совсем непонятно. Мурад тяжело вздохнул.

— Ты устал? — спросил дед Черкез.

— Нет, я могу хоть целый день ходить. У меня ноги еще не старые.

— Я тоже целый день хожу по делам, — сдержанно проговорил дед Черкез.

— А вечером у тебя сильно болят ноги?

Дед быстро взглянул на Мурада:

— Откуда ты взял?

— Ты сам сказал утром.

— Я? Я тебе так сказал? — Дед Черкез остановился, на лице его была горькая обида.

— Да. Ты сказал: мы пойдем только к овцам, а это совсем близко.

— Хорошо, — ледяным голосом произнес дед Черкез, — куда ты хотел бы пойти?

Мурад снизу вверх печально посмотрел на деда, обеими руками взял его руку, приложил к лицу.

— Не сердись, ата. Что делать, если мне очень хочется посмотреть настоящие Черные пески? Я никогда их не видел. А если ты устанешь, мы сядем под саксаулом и отдохнем.

3

Защекотало в носу. Мурад замычал, спрятал лицо в подушку. Защекотало в ухе. Он отмахнулся, но муха не улетела, поползла по щеке. Мурад глубоко вздохнул, открыл глаза. Рядом на корточках сидел дед Черкез, трогал его «зеленым гвоздем» — будил. Дед был уже одет — в халате, в красной тюбетейке. Мурад зевнул.

Еще совсем рано — в кибитке полутемно. Мать с головой завернулась в ватное одеяло, спит на своей женской половине.

Дед Черкез похлопал себя пальцем по губам, кивнул на выход. Мурад быстро оделся, оглядываясь на мать, стал пробираться вдоль стены. Наконец-то они идут к Черным пескам. Только во что бы набрать песок?

Мурад остановился в углу возле посуды, схватил спичечную коробку, сунул в задний карман. Спички можно потом выбросить и наполнить коробок песком. Интересно, какой он? Верно, вроде угля или сажи, только руки не пачкает.

Песок возле кибитки казался светлее, чем днем, и был плотный и холодный, как снег. И небо на востоке было тоже холодное, темно-красное. Оно только-только просыпалось. О пустыне и говорить нечего. Вся пустыня крепко спала, будто на земле была еще настоящая ночь. Низко опустив свои серо-зеленые веники, спали саксаулы на вершинах бугров; припав к холодному песку, спали все травы — и «зеленые гвозди», и селины, похожие на мочальную щетку, и сизый Евшан, который Мурад вчера прикладывал к порезу. Один только Борджок стоял прямо и топорщил во все стороны свои неочиненные карандаши. Серые лохмотья его были не видны — скрывались в утренней, тоже серой мгле.

Дед Черкез молча шел впереди. Мурад понял — дед спешит. Поэтому они и вышли так рано — надо успеть дойти до Черных песков, пока не взошло солнце. Но перехитрить солнце было нелегко — оно, как всегда, делало свое дело. Небо на востоке совсем проснулось, холодный багровый свет прямо на глазах сменился теплым розовым, потом горячим пурпурным, потом огненным, раскаленным, как саксауловые угли в печке. Мурад подумала если перевести все на звук, сначала это был бы звук тихий-тихий, вроде как звенит в ухе — не поймешь, вправду звенит или только так кажется. Потом было бы, как будильник тикает в темноте — то тише, то громче, а вот сейчас будильник зазвенел на весь завод: из-за горизонта высунулась солнечная макушка и сразу же выбросила вверх короткие, редкие, совсем нежаркие лучи. На них свободно можно смотреть и даже не щуриться. Но тут солнце стало подниматься очень быстро, будто его кто-то подталкивал снизу, и вот оно показалось все целиком — большое, круглое, еще желтое, низко висит над горизонтом. Смотреть на него пока можно, но только надо уже щурить глаза.