Облака и звезды

Дед Черкез слез с Шайтана.

— Вставай, вставай, — сказал он верблюду, — попробуй теперь кусаться, попробуй не работать.

Чабаны отпустили Шайтана. Он поднялся; шатаясь, с минуту стоял на слабых, дрожащих ногах; палочка в носу была уже красной с двух сторон. Шайтан медленно побрел к взрослым верблюдам. И Мурад подумал, что, верно, Шайтан хочет попросить у старых верблюдов прощения за то, что очень плохо вел себя и позорил все стадо. Но старые верблюды, не замечая Шайтана, все так же жевали жвачку и смотрели вдаль своими большими немигающими глазами.

Мурад подошел к деду Черкезу. Тот даже не взглянул на него, продолжал разговаривать с колхозниками — давал им советы, как дальше быть с Шайтаном: через неделю, когда ранка заживет, палочку надо вынуть и зануздать Шайтана. Впрочем, дед сам все сделает — пусть только ему напомнят, а то забыть легко: занят с утра до вечера, некогда даже совершить намаз [1] .

— Спасибо, спасибо, Черкез-ата, — заговорили чабаны, — через неделю другое имя надо дать Шайтану: начнет работать — какой он Шайтан!

1

У мусульман — название каждой из пяти ежедневных молитв.

— И имя придумаю, — сказал дед Черкез, — только напомните мне, хорошее имя придумаю.

Чабаны заговорили с дедом Черкезом о разных колхозных делах. Сначала они говорили стоя, потом все четверо сели на песок. Один чабан сломал ветку саксаула, стал чертить на песке план какого-то отгонного пастбища, а дед Черкез качал головой — не соглашался. Но чабан стоял на своем — еще и еще раз обводил план веткой. Тогда дед Черкез вскочил, быстро затоптал нарисованное, выхватил у чабана ветку, начал чертить новый план.

Мурад не понимал, о чем они говорят, ему было скучно и сильно хотелось есть. Он уже собирался подойти к деду Черкезу и сказать ему об этом, но вдруг увидел: мальчишка в дырявой майке не ушел — стоит на бугре и делает знаки — зовет.

Мурад подошел.

— Чего тебе?

— Хочешь увидеть одну штуку?

— Какую штуку?

— Нет, ты скажи — хочешь или нет?

— Ну, хочу.

— Тогда пошли, — и мальчишка легко побежал с бугра в котловину, поднялся на новый бугор, опять спустился. Видно было, что в песках он свой человек.

4

Мурад побежал за ним. Они несколько раз спускались и подымались, пока мальчишка не остановился.

— Слушай!

Мурад услышал глухой железный лязг, будто за бугром стукнули буфера вагонов. Откуда взяться поезду в пустыне? Здесь на десятки километров пески.

Они снова взбежали на бугор. То, что увидел Мурад, поразило его куда сильнее, чем Узбой. К западу — насколько хватал глаз — уходила в пески узкая длинная траншея: на одной стороне ее лежали очень толстые черные просмоленные трубы; они лежали близко одна к другой — черная полоса перемежалась узкими желтыми промежутками песка. Дальше светлых промежутков уже не было видно, к горизонту уходила одна сплошная, бесконечная черная труба. Но самое главное было не это. Совсем близко — чуть левее бугра, где стояли мальчики, — синее небо косо пересекала стальная стрела экскаватора с натянутыми на ней тросами, с маленьким флажком наверху — уже не красным, а бледно-розовым от солнца. Экскаватор только что высыпал песок возле траншеи. Огромный ковш с отвисшей нижней челюстью на секунду замер вверху, и четыре острых, белых, отполированных песком клыка сверкали на солнце. Но тут раздался железный лязг, пасть ковша захлопнулась, оставшийся песок полился вниз редким, сухим золотистым дождиком. А ковш, хищно попятившись, стал делать новый заход, нацеливаясь своими белыми клыками на податливую рыхлую стенку траншеи.

— Порода плохая, слабая, — сказал мальчишка в дырявой майке и сквозь зубы сплюнул на песок. — С такой породой намучаешься — течет, как вода сквозь пальцы.

— А что они тут роют? — спросил Мурад. Мальчишка усмехнулся:

— Не знаешь? А еще в Казанджике живешь.

Мурад смущенно молчал.

В это время экскаваторщик увидел их из кабины, на полпути остановил густо истекающий песком ковш, крикнул по-туркменски:

— Эй, Курбан, скоро будете колоть нос верблюду?

— Уже прокололи, — отозвался мальчишка.

Ковш быстро описал дугу, высыпал песок и замер вверху. Экскаваторщик в синем комбинезоне, в пилотке из газеты «Туркменская искра» выскочил из кабины, взлетел на бугор.

— Как прокололи? Ты ж обещал, что прибежишь сказать?

— Не мог я, Петро, — огорченно проговорил Курбан. — Понимаешь, никак не мог — не успел: Черкез-ата утром пришел и сразу начал колоть. Идти сюда уже некогда — помогать надо.

— Эх ты, друг, — жалобно сказал экскаваторщик, — вот так и понадейся…

Лицо его было совсем молодое; длинный серый от пыли чуб выбился из-под бумажной пилотки и лез на глаза. И по лицу и по имени это был русский, но говорил он по-туркменски совсем чисто: Мурад никогда не встречал такого. Старый инженер-геолог в Казанджике умел говорить по-туркменски, но так коверкал слова, что ребята отворачивались и зажимали нос, чтобы не рассмеяться и не обидеть инженера.

— Такой редкий случай пропустил, — жалобным голосом сам себе уже по-русски сказал экскаваторщик, — никогда в жизни не видел, так интересно было посмотреть… — Он повернулся спиной к Курбану, медленно побрел к своей машине.

Курбан был огорчен не меньше, чем экскаваторщик. Сначала он смущенно плевал сквозь зубы, потом сломал ветку саксаула, стал обрывать побеги и кидать через плечо.

Мальчики сошли с бугра, остановились возле экскаватора, стали смотреть на его работу.

— Не стой под стрелой! Правил не знаешь? — сердито по-русски крикнул экскаваторщик, хотя Курбан стоял совсем не под стрелой.

Курбан и Мурад покорно отошли в сторону.

— Вот злится на меня, — вздохнул Курбан, — а разве я виноват? Не мог я его позвать. Пока прибежал бы сюда, пока пришли, Черкез-ата все сам бы сделал.

— Это для вашего колхоза траншея? — спросил Мурад.

Курбан быстро обернулся.

— Ты что, совсем дурак или только прикидываешься? Кто же для одного колхоза будет рыть траншею на полтораста километров? Это стройка республиканского значения. Понятно?

— Понятно, — ничего не поняв, сказал Мурад.

— В Казанджике живешь, должен знать: по этим трубам вода пойдет от озера Ясхан до самого моря — на полуостров Челекен. Там пресной воды нет совсем.

— А как же там люди живут? — спросил Мурад.

— Так и живут — морскую воду перегоняют, делают пресной. Правда, недавно из Джебела получили. Да это что! Им много воды надо. Там сейчас новый город построили. Вот наши и тянут «нитку».

— А ты был в Челекене?

— Нет. Осенью поеду, как «нитку» кончим. Петро обещал взять. Он сам челекенский. Всю жизнь пил морскую воду.

— А по-туркменски где он научился?

— Я же сказал — родился на Челекене в поселке Карагель. От туркменских ребят научился. Сам он украинец, сорок третьего года рождения. Родители его давным-давно — перед самой войной — туда переселились.

Мурад стоял и смотрел на экскаватор, которым управлял украинец из туркменского поселка Карагель. Стрела с бледно-розовым флажком на конце подымалась вверх, опускалась вниз, потом описывала полукруг, ковш легко набирал песок, густо просыпая его, нес к насыпи. Насыпь росла очень медленно. Но экскаватор не обращал на это внимания и все работал и работал.