Облака и звезды

Старик обернулся на шорох шагов.

— Салам! — сказал Калугин.

— Здравствуй, товарищ! — по-русски ответил старик.

Из кибитки выглянуло несколько голов. Старухи, женщины, дети с любопытством разглядывали нас.

С большой вязанкой саксауловых веток подошел высокий крепкий мужчина. В черных усах пробивалась редкая седина. Это был шестидесятилетний Кара Черкезов, сын сидевшего у костра главы семьи Черкеза Ниязова. Кара неплохо говорил по-русски. Мы узнали, что его отцу уже девяносто пять лет. Только в прошлом году Черкез-ата ушел на покой и поселился у старшего сына — колхозного бригадира. Семилетним мальчиком Черкез стал пастухом, пас в песках овец и верблюдов. Больше полувека работал он на баев — вырос, женился, стал отцом — и все оставался тем же, кем был в семь лет, — байским батраком.

Услыхав свое имя, старик оживился, указывая на нас сыну, заговорил по-туркменски. Кара стал переводить: его отец знал лишь несколько русских слов.

Старик говорил, что за полвека у него было три хозяина: Непес-хан, потом его сын, потом внук. Когда Черкез впервые выгнал в пески овец, Непес-хан был уже стар и вскоре умер. Его сын, Рухи, умножил отцовские стада, но недолго радовался своему богатству — умер. А вот внуку Мамеду пришлось, бросив богатство, бежать за Копет-Даг: в Туркмению пришла советская власть.

Старик обернулся, что-то коротко приказал домашним. К костру подошла пожилая женщина в красном платье до пят, набрала сковородку углей — поставить самовар.

Кара заговорил о своей семье. Он сам давно уже дед. Старший сын, Берды Караев, — председатель колхоза. А внук, Наур Бердыев, — студент, учится в Ашхабаде. Недавно приехал погостить к деду и прадеду. Наур изучает травы. Скоро вернется.

Солнце зашло. Громадное багровое зарево взметнулось было до самого зенита, но стало быстро гаснуть. Показались звезды. В пустыне зори коротки. На западе низко-низко над горизонтом проступил узкий, молодой месяц. Своей выпуклой стороной он был по-южному обращен вниз и напоминал не серп, а серебристую крутобокую ладью, плывущую в небе.

Из-за бугра ударил яркий свет фар. Подошел экспедиционный грузовик. Басар заглушил мотор, подсел к костру, по-туркменски заговорил с хозяевами.

Закипел самовар. Женщины разостлали перед костром небольшую белую скатерть, расставили пиалы. Появился фаянсовый чайник, мелко наколотый рафинад, поджаренные на углях лепешки.

Началось неторопливое пустынное чаепитие. Крепкий коричнево-красный чай наливали до половины пиалы, пили вприкуску, очень медленно, потом доливали опять.

Послышался смех, голоса. Костя со своими помощниками подошел к костру. Вместе с ними был высокий, похожий на деда двадцатилетний Наур Бердыев. Он с радостным удивлением взглянул на гербарные папки.

— Ботаники? Откуда?

Калугин рассказал о задании, спросил, не попадались ли развеваемые пески.

— В радиусе пяти километров пески надежно закреплены илаком, кустарниками, — сказал Наур, — а дальше я еще не успел побывать.

Правнук старого Черкеза учился на четвертом курсе Туркменского университета, приехал в пески повидаться с родными, собрать гербарный материал для дипломной работы о размножении илака.

Наур вынес из кибитки ботанические сетки с засушенными растениями. В гербарных листах лежали этикетки с названиями вида, датой, обозначением места сбора.

При свете костра стали рассматривать растения. Черкез придвинулся ближе. Правнук передавал ему гербарные листы. Легкие сухие пальцы старика слегка прикасались к листьям, стеблям, и Черкез по-туркменски называл растение.

Я отошел от костра, лег на остывший песок. Звезды сияли с неведомой на севере, пронзительной яркостью. Казалось, если присмотреться, увидишь слабые «звездные» тени от саксаулов на голых, тускло белеющих вершинах бугров.

Угли костра уже подернулись пеплом, еле мерцали в темноте. Хозяева ушли спать.

— Пора и нам ложиться, — сказал Калугин.

Из грузовика достали спальные мешки, похожие на огромные коконы, залезли в полотняные чехлы — решили спать на воле. Костя и его рабочие уже давно уснули в машине.

Итак, впервые в жизни я проведу ночь в песках. Подумалось: не посетят ли нас незваные гости, выползающие ночью, — фаланги, скорпионы, змеи?

Я поделился своими опасениями с Калугиным. Он вздохнул.

— А кто их знает… В песках, вообще в природе, зверье в отношении человека придерживается правила: «Не трогай меня, я тебя не трону». Скорпион, если его не придавить, никогда вас не укусит.

— А зачем же мне его давить?

— Это вы сейчас так говорите, а если уснете и он забредет к вам в мешок?

Я молчал. Может, пока не поздно, устроиться спать в кибитке или, на худой конец, в машине?

— И со змеями всяко бывает, — уже сонным голосом продолжал Калугин, — хорошо, если «стрелка» заползет, ок-илян. Это безобидная тварь. Укусит — ранка с полчаса пощемит, ну, потошнит вас слегка, голова закружится, вот и все. Чепуха. Вполне можно перенести.

— Лучше бы не переносить, — сказал я.

— Великая мысль… Но в песках водятся не только ок-иляны. Если ночью услышите свистящий шорох, вскакивайте, будите меня — я крепко сплю.

— Что за шорох?

— Его издает ползущая эфа: жесткие чешуйки тела трутся друг о дружку. Эфа — ночная змея, и очень злая: кусает всех и каждого ни за что ни про что. Если сразу не принять мер — конец, умрете в адских муках.

Калугин громко зевнул.

— А я, как на грех, даже марганцовку забыл. Видно, старость приближается, память сдает… — Он забормотал что-то невнятное уже сквозь сон.

Я понял: мне здесь не уснуть.

— Сергей Петрович, не перейти ли нам в кузов?

В ответ раздался храп — да какой! — многоголосый, с присвистом, с хрипом, с каким-то горловым бульканьем.

Я потрогал песок — он совсем остыл. Воздух тоже стал прохладным. Вставать не хотелось.

Над пустыней, над ее бескрайними песками от горизонта до горизонта сверкало, переливалось удивительное каракумское небо. Я нашел Медведицу, без труда различил знакомого еще со школы маленького Алькора — «Всадника». Он находился над яркой Мицар — средней звездой в хвосте Медведицы. По Алькору арабы в древности проверяли остроту зрения.

Звездные часы вселенной свершали свой медленный извечный ход. А эфа? Бог с ней! Неужели в такую ночь способна она укусить? Авось и у нее есть совесть!

Я проснулся на рассвете — стала зябнуть непокрытая голова, хотел натянуть простыню, но увидел: Калугин не спит.

— Подъем! Двинемся, пока не жарко. Может, успеем пораньше закончить.

Хозяева уже встали. Мы простились с ними, разбудили геодезистов, наскоро позавтракали консервами и вышли в пески.

Восток быстро светлел. Только что в синем полумраке слабо проступали темные силуэты саксаулов, и вот уже облака порозовели. Над горизонтом показалось солнце.