Очень странные миры

– Обычная земная женщина, – сказал Мадон пренебрежительно. – Две руки, две ноги. Какой-нибудь там макияж. Много ли надо, чтобы произвести впечатление на простого парня с Титанума?

– У нас на Титануме есть женщины, – слегка насупившись, заявил Грин. – И, между прочим, я женат.

– Обезьянник! – прочувствованно объявил Татор. – Точнее, слоновник! Причем рассчитанный не на одного слона, а на целую семейку, включая бабушку, дедушку и дюжину слонят! На этом корабле кто-нибудь слушает мои слова? И кто-нибудь еще помнит о том, что именно я буду делить вознаграждение?

Мадон издал странный звук, словно кто-то внезапно закрыл пробкой сток в ванне. Белоцветов скорчил страдальческую гримасу, но тоже промолчал. Брандт, за все время не проронивший ни единого слова, так же молча выдул очередной пузырь.

– Состояние программы полета следующее, – безмятежно объявил Грин. – Программа будет полностью отлажена и подготовлена к вводу через два часа… э-э… пятнадцать минут. Мы тронемся в путь по Кельтской Ветке.

– По чему? – озадаченно переспросил Мадон.

– Это специфический жаргон навигаторов, – пояснил Белоцветов. – Условное обозначение направления. Не обращай внимания.

– Курс на промежуточный финиш Авалон проложен, – продолжал Грин. – Курс на промежуточный финиш Тетра намечен, но, возможно, по прибытии на Авалон потребует корректировки. Курс на шаровое скопление Восемью Восемь…

– Как-как?! – вскричал Кратов.

– Специфический жаргон раздолбаев, – произнес Мадон ядовито.

– Я имел в виду – шаровое скопление Триакот… липла… дипло… – слегка потерялся Грин.

– Триаконта-Дипластерия, – раздельно прошипел Татор.

– …пластер… стерия… – с отчаянием в голосе проговорил Грин, – э-э… м-м-м… будет уточнен по прибытии на Тетру. С самим маршрутом проблем не предвидится. Иное дело – собственно маневры внутри шарового скопления Три-сс… дип-ласс…

– Кто выдумал эту белиберду? – негромко, в сторону, спросил Кратов.

– Корпус Астронавтов, – сквозь зубы ответил Татор. – Нужно же было как-то поименовать этот астрономический объект. Это по-древнегречески.

– Понятно, – сказал Кратов. – У нас в Корпусе прямо-таки рассадник эллинистов. Цветник.

– Осмелюсь предположить, – сказал Грин, бегая глазами, – что, едва только мы приблизимся к первому внешнему радиусу скопления на расстояние финишного броска, все предварительные наметки сразу же накроются корытом…

– Чем-чем? – переспросил Татор.

– Корытом, – оживленно пояснил Белоцветов. – Старухиным, из сказки великого русского поэта Пушкина о рыбаке и рыбке.

– Да уж, наверное, – сказал Мадон раздумчиво.

Феликс Грин щелкнул пальцами, и над панелью управления возникла объемная карта звездного неба.

– Вот мы, – сказал Грин, указывая пальцем на крохотный лохматый комочек нежно-цыплячьего цвета. – А вот Авалон, – палец плавно переместился чуть выше и в сторону, остановившись на аккуратном красном с легкой желтизной шарике. – Разумеется, не сам Авалон, а его светило. Красный гигант, чуть поменьше Солнца, зато чуть похолоднее, расстояние семь и две десятых парсека. Обитатели Авалона именуют его Эмрис, но это неофициальное название. В этих пяти октантах, – палец очертил дугу, – ожидается прохождение нуль-потока Психованный Тедди, отслеживаемого автоматами Службы Галактической Безопасности на всем его пути от Зоны X до Темного Царства. Но нам он не угрожает – гравитационный бриз Авалона отбросит его в смежные октанты. Кометная связка Матрикс 2306 прямо сейчас следует ниже нашей трассы и окажет на экзометрию небольшое давление, но мы все это учли в своих расчетах. Астрархов поблизости нет, гравитационный фон в норме. Пожалуй, на этом и все…

– Ну-ну, – проворчал Татор, хотя выглядел гораздо более ублаготворенным, чем несколько минут назад.

– И музыка вполне к месту, – ввернул Кратов. – Кто бы мог подумать, что «Феерическая симфония» так удачно сочетается с стереокурсографией! А что, друг Феликс, вы не пробовали прокладывать курс под «Куплеты Зямы Апельсинчика» из мюзикла «Новый Эксодус, или Ша, Моисей, уже никто никуда не идет»?

Брандт внезапно рассмеялся и подавился жвачкой.

Какое-то время все в растерянности смотрели, как он, налившись дурной кровью, беспорядочно пускает переливчатые пузыри практически изо всех естественных отверстий.

Наконец Татор медленно отвел руку и от души врезал Брандту между лопаток.

4

Никто не собирался задерживаться на Старой Базе дольше, чем того требовали обстоятельства. Теперь, когда весь личный состав «Тавискарона» прибыл на борт, оставалось лишь завершить предстартовые процедуры и спокойно отбыть в пункт назначения. В пределы шарового скопления Триаконта-Дипластерия через промежуточные финиши Авалон и Тетра.

Кратову сразу дали понять, что он лишний, путается под ногами и отвлекает своим присутствием от различных важных дел. Впрочем, статус генерального фрахтователя предоставлял определенные преимущества, и этими преимуществами Кратов какое-то время беззастенчиво пользовался.

Так, он постоял над душой мастера Элмера Э. Татора, который, болезненно гримасничая и временами шипя подобно потревоженной гремучей змее, заполнял на командном посту объемные таблицы, большие, красивые и чрезвычайно заумные. Процесс Кратову безумно нравился, и он с радостью принял бы в нем живое участие, кабы понимал хотя бы что-нибудь. В какой-то момент он утратил самообладание и начал издавать одобрительные междометия, за что был немедленно наказан. «Кон-стан-тин, я все понимаю, ты здесь главный, но не мог бы ты?..»

С командного поста Кратов переместился в грузовой отсек, единственный из четырех занятый полезным грузом. Здесь хозяйничали инженеры – Белоцветов и Мадон.

Первого инженера Мадона звали Жан-Жак-Жюстен, так что желающим обратиться к нему предлагалась небывалая свобода выбора. Белоцветов, например, называл его просто и бесхитростно: Жак, а также, в зависимости от настроения, экспериментировал с комбинациями. Второй навигатор Ян Брандт в те уникальные моменты, когда вообще отверзал уста, произносил нечто вроде «Э-э… м-м-м…», после чего, изнемогши, снова и надолго замолкал. Бортовой медик Роман Мурашов употреблял, правда – за глаза, прозвище «Три-жэ», а уж за ним повадились и простосердечные натуры, вроде Феликса Грина. К слову, Мурашов и мастера-то величал «Два-эл», но делал это столь почтительно, что никому и в голову бы не пришло считать это уничижением… Второй же инженер Белоцветов звался Александром, но полным именем его именовал лишь тот же насмешник Мурашов, а чаще: «Батюшка Александр Христофорович». Остальные же предпочитали что-нибудь покороче: Алекс, Шурик, Санти… Человек он был легкий, даже легкомысленный, но с неожиданными наклонностями вдруг вворачивать в свою речь пространные цитаты из классики. Мадон, напротив, был сумрачен, зануден и обожал посетовать на судьбу. Белоцветов в минуты досуга читал старинную прозу, заливаясь внезапным восторженным смехом, а Мадон изучал технические документы и руководства, находя усладу в нестыковках и несообразностях. Не имея никакого сходства ни внешне, ни в темпераментах, во всем остальном Мадон и Белоцветов вели себя, словно идентичные близнецы. Так, Мурашова они откровенно побаивались, над Татором исподтишка уважительно трунили, к Брандту относились «по делам его», то есть как к самодвижущейся детали интерьера, с Грином дружили, держа его на небольшой дистанции, чему тот и сам нисколько не противился. Друг в друге же души не чаяли, величали друг друга «мальчик мой» и «отец мой» и только тем были и заняты, что один другого ели поедом.

В грузовом отсеке их деятельность носила по преимуществу механический характер: поднять одно, переместить туда, освободившееся место занять другим, после чего уделить внимание третьему и четвертому. Груз предназначался к доставке на Авалон в качестве попутного. Что там хранилось в синих, красных и ядовито-желтых с черными полосами контейнерах, Кратов не знал и справедливо полагал, что незачем ему забивать этим голову. Все упомянутые операции исполнялись не голыми руками, а при посредстве сервомехов, каких Кратову в своей практике встречать еще не доводилось. Прежние модели, даже будучи снабжены избыточным количеством манипуляторов, сохраняли отчетливо антропоморфный облик, словно бы их создатели так и не смогли преодолеть голос природы, хотя на самом деле объяснения были иные, вполне рациональные, вот только Кратов за долгие годы успел их позабыть. Эти же видом своим сходны были с десятиметровыми многоножками, с одинаковой легкостью передвигались по полу, по стенам и порой для оптимизации маршрута совершали пугающие пробежки по потолку прямо над головами людей. Кратову они сразу же напомнили астрарха по имени Лунный Ткач, и он поспешил уточнить свое предположение. Белоцветов радостно сообщил, что сервомехи ведут себя прилично, в управлении комфортны, хотя иной раз вдруг проявляют свою очевидно внеземную природу самым неожиданным образом, ни с того ни с сего зависают, словно бы где-то там внутри, на уровне спинного мозга, или что там у них за орган заведует базовой моторикой, сопоставляют полученные от оператора команды с собственным категорическим императивом, не противоречит ли он их подспудным негуманоидным нравственным нормам, как то: допустимо ли принимать конечностями верхней части тела прямоугольные контейнеры по пятницам после захода главного светила; что считать упомянутой верхней частью в зависимости от дифферента грузовой палубы относительно плоскости эклиптики; что надлежит считать прямыми углами в зависимости от того, пребывает ли грузовой отсек и сами сервомехи в субсвете, то бишь в декартовой системе координат, либо же в экзометрии, к которой более применимы соглашения неевклидова пространства с нулевым числом измерений… Покуда Кратов, хмурясь от напряжения, пытался следовать этому внезапному потоку сознания, Мадон, иронически ухмыляясь, вскарабкался на холку случившемуся поблизости сервомеху и вскрыл потайной лючок между сочленений блестящего белого с радужным отливом панциря.