Очерк о родном крае

– А что в Европе? Деньги, деньги, деньги, - сказал Марек.
– Разговоры все только о деньгах, а если не о деньгах, то они обязательно подразумеваются.

Он стянул с тарелки ломтик сыра.

– А культура?
– спросила, видимо, Ира.

У нее были узкие губы и тревожные, вобравшие свечное пламя глаза.

– Культура?
– Марек задумался, жуя.
– Если честно, она, наверное, была. Давно. Изнутри кажется, что она, простите, разлагается.

– Марек, - с укоризной произнесла мама.

– Я серьезно. Современная европейская культура - это эпатаж самовыражения. Причудливое извращение. Яйца всмятку. Рисование, прости, мам, задницей или членом. Иногда встречаются вещи, на которых глаз отдыхает, но, по большому счету, это происходит от того, что вокруг одно аляповатое выспренное уродство, и что-то нормальное, пропорциональное и простое, само по себе начинает вызывать у тебя щенячий восторг.

– Боже мой!
– прижала руку к груди Ира.
– А по телевизору показывают другое.

– Нет, там есть на что посмотреть, - кивнул Марек.
– Флоренция, Рим, Неаполь, маленькие французские и итальянские городки, вроде Вернаццы или Равелло. Солнце. Сады и виноградники. Сон на веранде. Молодое вино. Потом Ватикан. Соборы. Музеи. Во всем этом есть непередаваемая прелесть. Но это старые мастера и старая архитектура, это словно жить в прошлом, у которого нет и не предвидится будущего. Время остановилось, и ты влип в него.

– Но вы же живете, - с обидой сказала Ира.

– Да, живу, - признал Марек.
– Там комфортно гнить душой. Там все для этого сделано.

– И я бы пожила, - вздохнула другая женщина, подперев щеку кулаком.
– Говорят, там пенсионерам раз в полгода путевки на курорт выдают.

– Не всем, но да, есть такое.

– А у нас тут на пенсию и не прожить, - сказала мама.
– Если б не Андрей, не знаю бы что и делала.

Обида обожгла Марека.

– Мам, если б вы мне писали правду!

– Пустое, сынок. Ты ж там тоже без нашей помощи как-то обустроился. Так-то ведь жить можно, пусть и без разносолов.

– Ага, на воде!

– Типун тебе!
– махнула рукой мама.
– У нас тут между соседями что-то вроде интернационала...

– Чего?

– Взаимопомощи, - подсказала Ира.

– Да-да, - кивнула мама, - тебе где картошечку, где крупы дадут, а ты, по возможности, потом обратно.

– Ладно, я покурю, - сказал Марек.

Он вышел в коридор. Кухонная дверь была закрыта, за мутным стеклом, чуть подсвеченная, выгибалась человеческая фигура.

Марек поднял руку. Постучать? Или так зайти? Мало ли что они там обсуждают, подумалось ему. Я, возможно, окажусь некстати.

Журналист. Евросоюзовец. Потенциальный шпион. А они по закрытому консервному с выходом в бар...

– Чего стоим?

Дима через его плечо толкнул дверь, и - делать нечего - пришлось входить в тесную кухню, стеснительно кривя губы.

– Извините, можно?

– Мы просто курим, - сказал Андрей, словно имея ввиду, что в противном случае Марека просто не пустили бы.

Форточка была открыта. Из нее тянуло вечером.

Брат стоял у окна, подпирая узкий подоконник. Соломин и мужчина, владевший зажигалкой, сидели за столом. Полный мужчина прижимался к холодильнику. А еще один, худой, темнолицый курильщик как-то втиснулся в зазор между Соломиным и дверью.

Мареку пришлось облюбовать пространство у раковины. Дима рядом занял простенок, спиной сминая полотенца, висящие на крючках. И было даже удивительно, что семь взрослых мужиков уместились на шести, что ли, с половиной квадратных метрах, параллельно занятых мебелью.

Плюс восьмой еще вполне мог расположиться на полу.

Свеча стояла в блюдце на хлебнице. Сигаретный дым белесо плыл в воздухе и медленно, неохотно, таял.

Все еще пахло курицей.

– Очень хорошо, Марек, что вы зашли, - сказал Николай Эрнестович.
– Вы сколько уже живете в Европе?

– Двенадцать, почти двенадцать лет, - сказал Марек, скрестив руки.

Дима остро, по-новому взглянул на него.

– Что вы скажете по поводу того, - продолжил Соломин, - как там относятся друг к другу? В смысле, общественных отношений.

– По разному, - сказал Марек.
– В большинстве своем - никак. Очень обособленно живут. Но в анклавах и общинах держатся тесно. Их потому и полиция почти не трогает. А так - где-то стараются поддерживать контакты, где-то соседей пускают разве что на порог. Раньше основой была семья, но теперь дети все чаще отделяются от родителей, и у родителей отношение к ним тоже, в большей степени, прохладное - люди хотят пожить для себя. Одна такая чета - Иоганнесы - живет у меня под боком. Им за пятьдесят, своих детей даже видеть не хотят. Есть еще какие-то группы в социальных сетях, но это общность, скорее, виртуальная и заканчивается, когда человек выходит из интернета.

– Спасибо, - очень серьезно сказал Соломин.
– А вот при каком-нибудь катаклизме...

Марек усмехнулся.

– А как в фильмах.

– Поясните, пожалуйста.

– Думаю, будет как в фильмах постапокалиптического жанра. Фильмов много, но они все об одном. Одичание, банды, убийства, борьба за пищу и воду, каждый сам за себя. Право сильного. Герой, утверждающий право сильного над сильным. Хотя, наверное, тоже может быть по разному. Я говорю о тенденциях, о поведенческих шаблонах, которые уже прочно забиты вот сюда, - Марек хлопнул ладонью по лбу.

– Откровенно вы, - покосился Дима.

– Воздух, видимо, способствует.

– Это же, ребята, ждет и нас, - сказал Соломин.
– Вы понимаете, какую модель жизни нам навязывают? Модель, где ты совершенно оторван от общества, от института семьи, от необходимых для нормального индивидуального развития социальных взаимосвязей. Потребительская единица. Атом. Пустота. Винтик. В такой искаженной и ущербной системе и рамки функционирования человека задаются в абсолютном примате индивидуального над общим. В самоценности эгоцентризма. В личном успехе как обязательной мечте и цели в жизни. В богатстве, выступающем мерилом успеха. И одноклассники, коллеги, соседи в таких рамках превращаются во врагов и конкурентов.

– Не совсем так, - сказал Марек.

– А как?
– спросил Соломин.

– Скорее, люди предстают как бы чужим миром. Евросоюз сейчас раздает пособия, достаточные, чтобы снять маленькую квартирку и жить обособленно от всего. Не нужен даже личный успех. В своем мире из десяти-двенадцати квадратных метров ты и так король. Интернет, сети, виртуализация и эскапизм.

– Это еще хуже.

– Это тенденция и это уже есть.

– Что ж, - сказал Соломин, - нам придется искать способы этому противостоять.