Очерк о родном крае

Он с горечью махнул рукой.

– Дима, мы как раз об этом, - сказал Соломин.
– Только надо знать, против кого мы воюем, чего наш враг хочет и чем будет подкупать.

– Не будет он подкупать!

– Скажите это правительству, - усмехнулся мужчина с зажигалкой.
– Все честные, радеющие за республику люди. Как один.

– Чуйков сегодня натовцу двинул, - сказал Марек.

– Это интегратор который?
– заинтересованно спросил мужчина, стоящий позади Соломина.

– Да, министр интеграции и развития.

– И за что двинул?

– За слова.

– Интересно, - сказал мужчина с зажигалкой.

– Конечно, - сказал Соломин, - это, скорее, цивилизационная война. У нас - парадигма развития и сосуществования. И них - парадигма подчинения и власти. Из-за этого мы ограничены в средствах, а они в конечном счете всегда будут проигрывать, как ни странно это, наверное, звучит.

– Почему?
– спросил вдруг Андрей.
– Они же почти победили.

Соломин поднял палец.

– Ты слышишь, Андрей? Ты сам сказал - почти. Как в шестьсот двенадцатом, восемьсот двенадцатом, в сорок первом. Из века в век. И всегда - почти. Да, это война. Война! Только теперь она ведется по другому, преимущественно в мозгах и в душах. Что, впрочем, не отменяет локальных операций по вбиванию демократии и свободы в неразумные головы свинцом. Это война, и надо понимать, с кем мы воюем.

– Николай Эрнестович, - усмехнулся Дима, - Демократическая, дом два, если хотите посмотреть, с кем.

– Нет, Дима, - сказал Соломин, - миротворческий контингент - это, скажем так, только один элемент из арсенала нашего противника. Показная, видимая его часть. Это не значит, что с ней не придется разбираться, нет. Но изгнание 'касок' не должно быть самоцелью.

– Почему это?

– Потому что - что дальше?

– Жить, Николай Эрнестович.

– Не получится, Дима, - сказал мужчина с зажигалкой, - сначала придется до Берлина дойти. Иначе - не дадут.

– И дойдем!
– рубанул воздух Дима.

– У нас пока ни ресурсов, ни возможностей даже область отстоять, - вздохнул мужчина.
– А ты уже Рейхстаг валишь.

– Простите, - сказал Марек растеряно, - вы, кажется, какой-то жупел из Америки и Евросоюза делаете. Это совершенно не так.

– А как?
– заинтересованно спросил Соломин.

– Ну, я, находясь изнутри, не ощущал, что Европа ищет повода, чтобы куда-то вторгнуться или кого-то отбомбить. Могу вам сказать, что большинство тем, событий, процессов, попадающих в поле зрения новостных медиа, отражают лишь внутреннюю жизнь союза. Энергетические проекты, мигранты, социальные и культурные программы, выставки кошек и собак, именины и браки в августейших семьях, какие-нибудь местные микро-новости, вроде осушения пруда или перекрытия дорожного участка на плановый ремонт. Весь остальной мир присутствует лишь периферийно.

– И про бывшую Россию ничего не пишут?

– Ну, как... Пишут про нарушения прав человека и разгул криминалитета. В последней колонке или мелкой строкой в 'подвале'. Это не интересно. Про Москву побольше, но в том смысле, что она угрожает соседним республикам.

– Знаете, Марек, - вздохнул Соломин, - это все разговоры через линию фронта. Вы - в одном окопе, мы - в противоположном. Вернее, вы даже не в окопе. Вы живете где-то там мирной жизнью. В этом нет ничего плохого, - поднял руку он на желание Марека возразить.
– Но и судить в данном случае о том, о чем не имеете понятия, вы не можете. По крайней мере, опираясь на информацию только со своей стороны.

– Но я же своими глазами...

– Где?

– Здесь!

– Что вы здесь видели?
– устало спросил Соломин.

– Жизнь. Обычную жизнь.

– А 'каски'?
– криво усмехнулся Дима.

– И что? Это порядок, по крайней мере.

Мужчина с зажигалкой присвистнул.

– О, да!

Во взгляде Андрея, брошенном на Марека, проскользнула усмешка, словно он ничего другого и не ожидал. Это почему-то задело до жжения в горле, до внезапной рези в животе. Как проводник на перроне, отказавшийся от пяти евро.

В другом окопе...

– А что, нет порядка?
– спросил Марек, с вызовом поворачивая голову.
– Миротворческий контингент делает то, что вы сами сделать не в состоянии!

Он выдохнул.

Сделалось тихо. Брат смотрел будто сквозь.

– А кто вам сказал, Марек, что мы не в состоянии?
– спросил Соломин.
– Нас вообще спросили?

– Но пограничные конфликты...

– Вы знаете, кто их инспирировал?
– подал голос курильщик, прячущийся за Соломиным.
– О 'летучих отрядах' слышали? О неизвестных группах с флагами Тулы и Рязани? О людях, сожженных в церкви в Пеструхино, наемниками на двух джипах синей, миротворческой окраски?

– Вообще, мне странно вас слушать, Марек, - сказал Соломин.
– С одной стороны вы признаете за Евросоюзом упадок, рассуждаете о поведенческих шаблонах, о тенденциях, которые ведут в тупик, прекрасно, думаю, знаете, как и за счет кого живет Европа, на чьих костях и золоте вырастила свой комфортный мирок, и в то же время напрочь отказываетесь хотя бы подумать над чужой точкой зрения, которая, грубо говоря, не противоречит вашим ощущениям, но противоречит официально распространяемой информации.

– Двенадцать лет в Евросоюзе, - насмешливо сказал брат.

– А ты вообще...

Марек замолчал. Аргументов не было. Говорить о том, что вы тут все в дерьме, не выглядело аргументированной позицией.

По-скотски выглядело.

По большому счету ведь получалось, правы они. Тысячу раз правы. Все виделось, все замечалось, и эмигрантские кварталы, расписанные арабской вязью, полные бородатых нахлебников, и пустые, не перспективные деревеньки, не в России, а в центре Евросоюза, север Франции, будьте любезны, и молоко, белой рекой текущее по улицам Брюсселя, и напудренные до тошноты округлые фразы чиновников, кочующие по полосам газет. Мы будем бороться и отстоим... Мы примем новый, ради всеобщей безопасности... Пьяные оргии, социальные дома, метадоновая терапия, торжественное шествие педофилов-любителей, священики-геи, бога нет, бога нет, бога нет.

И все - под спуд, под гнет, с пометкой 'для служебного пользования'.

Забыть. Отодвинуть. Научиться не обращать внимания. Господи, ну невозможно было бы, раскопав это в себе, жить в мерзости и в мире с самим собой дальше!

– Я понимаю, - сказал Соломин, - это, в сущности, не наше дело. Просто правдой хочется поделиться, нашей правдой. Она не причесанная, грубая, колючая, но она - правда. Взгляд из нашего окопа.

Марек покивал.

– Трудно как бы... Когда тебе в морду...
– Он поднял голову.
– Я знаю, вы думаете - выстроил себе благостный мирок. Даже не выстроил, удачно устроился. А я полгода жил на пять евро в день! Когда гамбургер - полтора евро, а билет до бюро - два пятьдесят. И вечером - чай с гренком на оставшееся.

– Странно, - произнес Соломин, - и ратуете за Евросоюз?

– Да не ратую я!
– Марек смутился.
– Там действительно... Нет, - он мотнул головой, - там совсем не радужно, но я там привык...

– Ох, господин журналист, - сказал мужчина с зажигалкой, - это все страх.

– В какой-то мере.

– Знаете, что я вам скажу, Марек?
– Соломин задумчиво потер глаз.
– Я скажу вам в чем наше отличие. Оно очень простое. Оно отличает отформатированных и европейцев, и американцев, и всех, до кого дотянулась и переварила система нового мирового порядка. Им ни до чего нет дела.