Очерк о родном крае

– Сядьте, Марек, - сказал Соломин.
– Это не первый случай.

Марек задохнулся.

– Что? Николай Эрнестович, вы себя слышите? Что значит - не первый случай?

Взгляд Соломина стал больным.

– То и значит. Число обвинений в изнасилованиях патрулями миротворческого контингента перевалило за два десятка.

– Вы думаете, что и Дину?..

Воздуха не было.

Дурацкая тесная совковая кухня. Клетка для самоистязания. Марек шагнул к окну и долго, с остервенением терзал тугой шпингалет. Соломин наблюдал, ничего не предпринимая. Первый этаж, куда тут.

В треске отстающей краски рама наконец раскрылась. Летний вечер обмял, прижался прохладной ладонью к лицу, но лучше не стало. Марек несколько раз вдохнул и выдохнул. Его вдруг затрясло.

– Вы понимаете?
– закричал он на Соломина.
– Вы понимаете, что это невозможно! Это же контингент!

– Тише, - попросил Николай Эрнестович.

– Не могу.

Со звоном слетела с колец тюлевая занавеска. Марек намотал ее на кулак, прикусил сквозь ткань пальцы, гася болью чувство бессилия.

Хотелось выбить из себя эту боль, перестать жить, существовать. Изнутри жгло. Жгло все сильнее и сильнее. Невообразимо. Где-то там, возможно, лопались кровяные тельца, вяли внутренности, сворачивался белок.

Марек зарычал.

– Тише.

– Мне надо все узнать!

– Узнаете.

– Надо действовать!

– Уже ночь, - сказал Соломин.
– Почти ночь. Вас если не застрелят, то арестуют. Причем будут в своем праве. Постарайтесь успокоиться.

На кухню вошла женщина, поставила чайник на газовую плиту, зажгла конфорку.

– Татьяне Сергеевне нужно попить, - сказала она.

– Конечно, - кивнул Соломин, - я скажу, когда вскипит.

Марек криво усмехнулся.

– Вы так спокойны, что вам словно наплевать, - процедил он, когда женщина тихо исчезла за дверью.

– А вы?

– Что - я?

– Ваш мир стал больше?

Пристального взгляда Соломина Марек не выдержал, отвернулся, уставился в темень двора, на низкие дома с красноватыми отблесками свечек в окнах.

– Мой мир...

– Закройте окно, - попросил Соломин.

– Зачем?

– С улицы хорошо слышно.

– Боитесь шпионов?

– Это тоже необходимо предусматривать.

– Хорошо.

Марек захлопнул раму, надеясь, что из нее со звоном вылетит стекло. Почему-то хотелось, чтобы вокруг все рушилось, хрустело, вздергивалось, земля вставала на дыбы и освещалась вспышками в небе. Возможно, таким образом внешний хаос уравновесил бы болезненное внутреннее состояние.

Соломин не уравновешивал. Марек стукнул холодильник и вернулся к столу.

– Ну что вы сидите?
– спросил он Соломина.

– Жду, - сказал Соломин.

– Я знаю полковника Пристли, меня пустят к нему, я журналист, меня должны пустить, - торопливо заговорил Марек, наклоняясь, - мне дадут информацию. У кого-нибудь здесь можно достать автомобиль?

– Марек, - устало произнес Соломин, - вы просто не представляете местных реалий. Давайте подождем Свиблова.

– Кого?

– Он сидел с нами на кухне в день вашего приезда, помните? Напротив. С жестким лицом. Молчал все.

– С зажигалкой?

– Да. Он как раз сейчас должен...
– Соломин, вскинув руку, посмотрел на темный циферблат часов.
– Уже опаздывает.

Он встал и выключил посвистывающий чайник.

– И что Свиблов?
– презрительно спросил Марек.
– Он умеет оживлять людей?

– У него последняя информация.

– Какая?

– Думаю, об Андрее.

Соломин открыл дверь в коридор, кому-то, подпирающему в темноте стену, передал, что чайник вскипел. Тут же появились две женщины. Они деликатно, тихо заколдовали у плиты. Постукивала посуда, лилась вода.

Потом женщины вышли, унося с собой поднос с чашками и запах дешевых духов.

– Странно, - сказал Марек.

Внутренний огонь в нем утих, боль выгорела в угли и рдела, словно присыпанная пеплом. Дина, бедная Дина. Андрей.

– Что?
– спросил Соломин.

– Я понял, что вы имели ввиду.

– Когда?

– Когда говорили про мой мир, - сказал Марек, разматывая с кулака ситец занавески.
– Про его размеры. Я понял. Серьезно.

– Это хорошо.

– Наверное.

Соломин ссутулился, словно реплика Марека была ему не приятна.

В прихожей неожиданно возникло движение, хотя звука открываемой входной двери не было слышно. Кто-то топнул. В шорохе одежды прозвучали несколько неразборчивых слов. Блеснул свет, и со свечой на кухню вломились двое, мгновенно заполнив ее собой и сопровождающими их тенями.

– Николай Эрнестович, видео.

Из рук в руки перекочевал телефон. Марек удостоился пожатия ладони и вопроса, за который уже хотелось убить:

– Как вы?

– Плохо.
– сказал он.
– Или вы ожидали, что хорошо?

– Извините.

Свиблов сел рядом с Соломиным. Замыкая проплешину стола, между ним и Мареком втиснулся Дима, от которого горько пахло костром и совсем тонко - пивом.

– Камера с аптеки, - сказал он.
– Успели скопировать до изъятия. Едва не разминулись с полицией.

– Как включить?
– спросил Соломин.

– Дайте.

Свиблов взял телефон, включил его и, покопавшись в значках, запустил проигрыватель видеофайлов.

– Вот.

Вчетвером они склонились над экраном.

Звука не было, но изображение оказалось цветным и на удивление сносным. Денег на камеру фармацевты не пожалели.

Объектив захватывал аптечное крыльцо, дорожный знак, метров десять проезжей части и асфальтовый 'карман' на противоположной стороне улицы, за которым вырастало здание с пыльным внутренним двориком.

– Это какая улица?
– спросил Соломин.

– Депутатская. Бывшая Талалихина, - сказал Свиблов.

– А дом?

– Один из расселенных. Какая-то международная ассоциация купила участок.