Один континент

– Извини, что я такой, - он проводит по моим волосам, тут же запуская в них пальцы.
– Я

вампир, я чудовище, которое убивало и убивает людей, по-другому уже не будет.

Я не могу справиться с собой, делая судорожный вздох, глаза наполняются слезами, а к горлу

подкатывает соленый ком.

– Джейк дело ведь…

Я тянусь к нему, приподнимаясь на носочках, целую теплые губы, обнимая его за шею.

Третьего не дано. Я или верю ему, или нет.

Хотелось бы мне сказать, что все вернулось на круги своя и мы зажили, как прежде. Нет-нет,

лучше, чем было!

Ничего подобного.

Тот мир бесил меня с каждым днем все больше и больше.

Он существовал в прежнем ритме: нефть дорожала, политики проталкивали свои законы,

воевали, устраивали подковерные игры; ученые совершали новые бесполезные открытия, стихия

погребала под снегом города и дороги, смывала деревни, будила вулканы; пиарщики запускали

в эфир рекламные акции, обещавшие умопомрачительные скидки во всех моллах страны,

корреспонденты делились сплетнями из мира кино и эстрады.

Люди жили, как ни в чем не бывало и готовились к Рождеству.

Нас официально не существовало.

Из динамиков радио льется музыка, выплескивая в мрачную действительность знакомые и

незнакомые мне праздничные песни, слышится знакомое “хо-хо-хо”, бесконечные пожелания

счастливого Рождества.

Оглядываешься по сторонам и с трудом веришь в происходящее.

Дома ветшают на глазах, поврежденные этажи, лоджии, балконы, перекрытия рушатся, падают

вниз, погребая под собой существ и угрожают сделать тоже самое с кем-нибудь из нас.

Если смотреть ночью на темную громадину города можно увидеть, как меняется его облик, как

с темного его трафарета исчезают некоторые прямоугольники и острые углы.

Мы стараемся ходить подальше от небоскребов.

Плюсы от таких разрушений тоже есть - тварей становится куда меньше и в завалах можно

найти что-нибудь интересное. Что не портится и не ломается упав с огромной высоты? Ткань,

бумага, дерево.

Джейк просит нас быть осторожными. Манхэттен заполонили мертвые. Они бродят толпами, они

разбредаются по улицам и ждут чего-то. Завидев нас, они обрадовавшись несутся к нам,

подняв руки для приветственных объятий, но не доходят, падают по кусочкам на землю.

Пока, мы справляемся с ними или убегаем. Особенно преуспели в этом дети. Это превратилось

для них в некое развлечение, они кромсают их на части, со всей силы бьют ногами.

– Алекс, это еще лучше, чем в играх.

Лиза согласно кивает, становясь рядом с другом, отпихивая его в сторону.

– Да, но только сохраниться у тебя не получится.

Лиз наконец заговорила. Началось все с “привет” и милой улыбки поздней ночью, когда она

вышла, чтобы попить воды и больше не прекращалось.

– Лучше бы это были только игры, - говорю я, не возмущаясь и не укоряя за их страшное

развлечение.

Эти трупы когда-то были людьми. Иногда, ребята называют их именами прежних знакомых, что

успели досадить им в прошлой жизни.

Кошмарно? Ужасно? Дико? Да. Да! Да, черт возьми!

И, несмотря на это, я не могу запретить им это. Они должны тренироваться, не только

таскать тяжести на своих хрупких плечах и в тонких пальцах.

Двое ребят совсем не похожи на тех школьников, что я видела в Америке - они слишком худы,

их темные глаза смотрят совсем не детскими взглядами, внимательными, цепкими. Они не

похожи на моих воспитанников в Кении - они жилистые и куда более жестокие, они

самостоятельные и не ждут никакой помощи извне.

Глядя на играющее пламя в глубине огромных бочек, на нагретые автомобильные диски

удерживающие их на месте и спасающие нас от пожара, я все чаще ловлю себя на мысли, как же

убого мы живем.

Кто назовет это романтикой. Но нет.

Электричество, вода в бутылях с помпой, приставка, огонь в печи, укрепленное жилище,

горячая еда - это комфорт, безопасность и уют. Я недолюбливаю последнее слово потому что

оно характеризует то положение вещей, тот образ жизни, когда делаешь из дерьма конфетку.

Я радуюсь тому что у нас есть книги, чистая бумага, куча канцелярии. Я читаю им и пишу

письма, очень часто прошу их сделать тоже самое. Маленькое сочинение на свободную тему.

Я рада, что у нас появилось радио и мы можем слушать новости. Дети, слушая его, часто

задают мне вопросы, а я отвечаю, объясняю значение непонятных для них слов.

Я знаю, что надо выключить его, а еще лучше разбить не молотком так битой, только бы не

травить душу, но не могу. Я наоборот врубаю его на полную катушку и на многие километры

вокруг разливается музыка.

Джейк никак не комментирует мое самоистязание, не пытается утешить или поднять, если такое

случается, мое плохое настроение. Мы больше не возвращаемся к вопросу о походе на Юг, не

вспоминаем о яхте и даже больше - я не хожу туда.

Баллончик с белой краской стоит без дела под мойкой.

Я понимаю, что не пойду никуда без него и не оставлю его здесь. Верю, что все изменится и

он наконец, передумает. Это чувство, среднее между надеждой и трусостью, пугает меня,

заставляет выделяться какой-то неприятный осадок, что оседает и копится. Он отравляет меня

еще хуже, чем двуличный мир вокруг.

Бинг[1] и Фрэнк[2] заставляют меня вспомнить все прошлые праздники, особенно ярко меня

греют воспоминания о тех, что я провела в отцовском кабинете.

Там было все то, за что я так любила Рождество. Папа, книги, камин с тремя носками, мистер

Сноу, которому не нашлось места в общей гостиной, запах жареного хлеба.

Это и был дух моего Рождества. Самое вкусное, что я ела когда-либо.

В этот год на моем столе будет жареная ветчина из банки и рыба. Это тоже хорошо, но не