Одинокий прохожий

«Апрельский день прозрачен был и звонок…»

Апрельский день прозрачен был и звонок; Сквозь блеск, мелькание и голоса Я быстро шел, — и встречный негритенок Внезапно поднял на меня глаза. И вдруг, каким-то трепетом объятый, Я на одно мгновенье онемел: Как выточенный ангел из агата, Он в душу мне внимательно смотрел. Так, где-то в Африке, в глухой деревне, Тому уж около двух тысяч лет, Вот этого ребенка предок древний Смотрел ослу и путникам вослед. И то, что он увидел, сохранилось, Передалось таинственно в веках, И удивленным чудом затаилось В его чуть влажных и больших глазах. Как будто здесь, средь площади убогой, Из самой глубины души своей Он вновь увидел белую дорогу И тихое сияние над ней. «Новый Журнал». Нью-Йорк. 1964, № 75.

«Проходят дни, и месяцы, и годы…»

Проходят дни, и месяцы, и годы, Все так же солнце поутру встает, И ночью звезд горящих хороводы Огромный заполняют небосвод. И только память крыльями большими О прутья клетки бьется и поет: «Аще забуду тя, Иерусалиме…» И снова ночь, и новый день встает. «Современник». Торонто. 1964, № 10.

«Не говори, что в пыль и прах и дым…»

Не говори, что в пыль и прах и дым Все превратятся образы земные… Так хорошо глядеть в глаза живым И радоваться, что они живые. Протянутая встречная рука — Простейшее свидетельство о чуде, И бьющаяся жилка у виска, И прядь седая… И не только люди. Взгляни кругом: вот след от колеса На гравии, вот потемневший камень, Вот лужица воды, — но небеса В ней синие со всеми облаками. Я тоже знаю, знаю, как и ты, Что всё пройдет, что здесь ничто не вечно… Но вот, кружась, спокойно с высоты Слетает клена лист пятиконечный, — И так он в длинных солнечных лучах Прозрачно и прохладно золотится, Что кажется: один беззвучный взмах — И время остановится, как птица, На миг один… Но вся душа твоя, Затрепетав, замрет в сиянье этом, Вот в этой милой точке бытия, Наполненной молчанием и светом. «Мосты». Мюнхен. 1965, № 11.

Сосна

Научи меня слушать часами, Так же просто и тихо, как ты, Как поет тишина голосами И земли, и травы, и звезды. Лишь порою большими ветвями Им в ответ ты едва прошумишь. Научи меня слушать часами, Как ты молишься, как ты молчишь. «Мосты». Мюнхен. 1965, № 11.

«Как пеликан своею кровью…»

Как пеликан своею кровью Готов детенышей вскормить, — Живой и огненной любовью Слова ты должен напоить. И бросить в мир: пускай на воле Живут… Запомни навсегда, Что опыт настоящей боли Не пропадает без следа. Но каждое зерно и семя, Всё, что в слезах посеял ты, Когда придет и срок и время, Даст благодатные плоды. «Мосты». Мюнхен. 1965, № 11.

«Живое чудо бегало…»

Живое чудо бегало На быстрых, крепких ножках, И легкая везде была — На клумбах, на дорожках — Печать от тонкой туфельки. Но туча набежала, И зазвенели капельки — И чудо в дом вбежало. «Мосты». Мюнхен. 1968, № 13–14.

«Ты с плачем входишь в мир, дитя…»

Ты с плачем входишь в мир, дитя, Его встречаешь ты со стоном… Резвясь, играя и шутя, В счастливом детстве полусонном Ты позабудешь этот крик, Ты эти слезы позабудешь, Рождения высокий миг Ты вспоминать уже не будешь. А после — жизни грубый шум, Ее поспешное волненье И сердце, и смущенный ум Отравят горечью сомненья. Лишь через много, много лет, Земные исходив дороги, Увидишь ты простой ответ На всю тоску, на все тревоги. И из последних слабых сил Со вздохом руки ты протянешь: Как, неужели?.. Где ж я был?.. — И замолчишь, и тихим станешь. «Мосты». Мюнхен. 1968, № 13–14.

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

Танец

Всё пляшет и летит, лишь я один недвижен. Всё пляшет и кричит: «Продли меня, продли!» Так вырастает мир, стремительно приближен, И вот уж нет его, и вот исчез вдали. О, нет, не этот пляс, настойчивый и шумный, — Когда бы повторить свободный танец твой, Твой танец, о душа, легчайший и безумный, Стопою легкою, летающей стопой. *** Во всём есть танец: в ветре и в огне, В траве прибрежной и в речной волне, И в неподвижном камне при дороге, И в человеке. Каждому свое, — И он свое танцует бытие, Исполненное счастья и тревоги. Один танцует вещь: прильнувши к ней, Он носится — то тише, то быстрей — В слепой и жадной пляске обладанья. Другой танцует тень: в руках его Бесплодный призрак, больше ничего, — Но сладостно его очарованье. В пределы яви иль пределы сна Так каждая душа погружена, Ей не припомнить своего заклятья. И только ты, танцующий Орфей, — И этот зримый мир, и мир теней, И сон, и явь несешь в одном объятье. «Новый корабль». Париж. 1928. № 4

«Свеча — неспящей спутница души…»

Свеча — неспящей спутница души, О, как мне строго в час полночный. Здесь, в деревенской сладостной глуши, Твой круг сияет непорочный. О, слабый шум легчайшего огня: Он мне звучит, как голос дальний. Я — дремлющий, я — спящий… За меня Ты бодрствуешь, о, страж печальный. «Современные записки». Париж. 1929. № 38.

«На версты, на десятки, сотни верст…»

На версты, на десятки, сотни верст Когда б твой путь я мог покрыть цветами, Чтоб под твоими легкими ногами Такой же легкий колыхался мост, Чтоб пыль земная не посмела лечь, Чтобы она коснуться не посмела Ни тонкого таинственного тела, Ни этих нежных трогательных плеч. И если б даже миллионам роз Дано было отдать тебе дыханье, — Они нашли б улыбку состраданья, Которой видеть мне не довелось. «Числа». Париж. 1931. № 5

«Забыть тебя?.. Ослепнуть — и во тьме…»

Забыть тебя?.. Ослепнуть — и во тьме Безумное влачить существованье… Молчи! Хотя б из жалости ко мне, — Ни слова о любви, о состраданье. Мне не осталось больше ничего: Лишь этот поздний и жестокий пламень. Но мне не отступиться от него, Не погасить холодными словами. «Числа». Париж. 1931. № 5