Одинокий прохожий

Ребенку

Человечек ты мой, человечек, Твой открытый доверчивый взгляд, Чистый смех и наивные речи Сердце греют мне и веселят. Никакая печальная дума На открытый твой лоб не легла, Ты не знаешь еще, как угрюмо В нашем мире, как мало тепла; Как холодное взрослое знанье Надмевает людские умы, Как убоги все наши желанья, Как мрачны и нерадостны мы. Ты глядишь с безотчетной улыбкой, — И в твои голубые глаза Мир сияющий, легкий и зыбкий, Ветер, солнце, цветы, небеса — С благодатной вливается силой: Цельных, подлинных образов строй, Тех, которых еще не разбила Жизнь поспешной и мутной волной.

«Как в этой жизни бедственной и нищей…»

Как в этой жизни бедственной и нищей Мы все живем угрюмо, не любя. О, если б знали мы, насколько чище, Насколько лучше мы самих себя! Дитя смеется, и его веселый И чистый голос обличает нас: За косный дух, упрямый и тяжелый, За жесткие морщины возле глаз, За жалкое, безрадостное знанье О том, что веб проходит, как трава… Нам всем даны прямым обетованьем Простые и великие слова О чистых сердцем, милостивых, кротких, — Нам, никому другому: мне, тебе… Зачем же эти несколько коротких, Поспешных лет проводим мы в борьбе, В недоброй суете, в ожесточенье, Мы, земнородные, чьи голоса Могли б вмешаться в ангельское пенье, — И только оскорбляют небеса?

«“Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда…»

«Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда Изумительных, тонких, певучих имен, Золотые цветы за оградою сада, Неземное виденье, несбыточный сон. Как влечет за собой, как таинственно ранит, Этот странный, смертельно-пленительный зов, И какою тревогою сердце туманит — Не найти для нее выражений и слов…» Нет, не синие дали, не дымные горы Помогают нам жить, не виденья во мгле, — Но простая любовь к человеку, который Ждет, чтоб мы охраняли его на земле. Да, к такому, как есть, без прикрас и нарядов, — Но насколько же проще, правдивей, верней — Эта жалость к тому, кто находится рядом, С каждым днем, с каждым часом все больше, нежней.

«Победителей нет — и не будет…»

Победителей нет — и не будет. Если кто и останется жив, — Никогда он уже не забудет Ослепительный, огненный взрыв, И на месте цветущего града В кружевных колоннадах, в дворцах, — Призрак гибели, тленья, распада, Щебень, пыль и обугленный прах. Так о чем же поешь ты нам, птица, В мягком свете купаясь крылом? Или, может быть, нам только снится Дикий сон с безысходным концом, И твоя золотая беспечность Бесконечно мудрее: за ней Сразу — свет и сиянье, и вечность, Недоступные взору людей.

«Это не птица дорогой пустынной…»

Это не птица дорогой пустынной В воздухе синем высоко летит, — Знамя Израиля над Палестиной Бьется, и плещет, и вольно шумит. Камеи и травы, олив узловатых Низкие рощи на склонах холмов; Дали виднеются в пестрых заплатах Нив золотистых, зеленых садов. С песней протяжной и с песней веселой, Радость в которых и труд заодно, Каждый налившийся колос тяжелый, Каждое дерево здесь взращено. Снова пшеницы раскидистый ворох Руфь собирает, бродя по полям, Нового дуба таинственный шорох Слышится там, где стоял Авраам. Слушай, Израиль, боровшийся с Богом, Благословенье принявший Его: По бесконечным, по страшным дорогам В землю отцов твоих не для того Ты возвратился, чтоб стены Сиона Враг твой безжалостный мог покорить. Яростный бег колесниц фараона Снова ты в силах был остановить. Скоро уж снова в задумчивом лоне Медленной генисаретской волны Брошенный невод спокойно потонет, В синей воде отразятся челны. Снова взойдет утешительный колос Средь благодатных, средь мирных холмов, Где раздавался единственный голос Лучшего из твоих лучших сынов.

«Никто не восклицает на псалтири…»

Никто не восклицает на псалтири, Не пляшет, видя пред собой ковчег. Все холодней и глуше в темном мире, И время молча падает, как снег. Как это стало, как это случилось? По-прежнему торжественно горят Большие звезды, как Господня милость, И камни о согласье говорят. О, радость, ты дана была от века, Как утешение, как горний свет, Как чудная подруга человека, — И нет тебя… Ковчега с нами нет.

«Мы целый день закидывали сети…»

Мы целый день закидывали сети: Лишь ракушки да тина, — ничего. Но Ты сказал: «Закиньте!» — и как дети Послушались мы слова Твоего. С трудом из вод глубоких извлекли мы Великий Твой и трепетный улов. В тумане синем и неуловимом Уж не видать окрестных берегов. Лишь эта обличающая груда, Покорная велениям Твоим… И мы, свидетели прямого чуда, Как громом пораженные стоим. Всё замерло среди земного круга: Не шелохнутся воды, ветер стих, Лишь рыбы бьются сильно и упруго По доскам дна, у самых ног Твоих.

«Думал ли я, когда был богатым…»

Думал ли я, когда был богатым, Что стану бедным, как этот слепой, Который идет за своим вожатым, Вытянув руку перед собой? Думал ли я, когда солнце сияло И птицы взвивались в воздух, — что вдруг Останется так нестерпимо мало Скупого и скудного света вокруг? Ночь наступает, уже наступила: Хлынула к окнам, течет за стеной… Господи, дай только сердцу силы Помнить, что Ты и во тьме со мной!

«Поэзия — не томный, лепет…»

Поэзия — не томный, лепет, Не темный бред, не грубый рёв, — Она — внезапный шум и трепет В огне рождающихся слов, Их радостное столкновение, Полёт, падение, полёт… Ее начало — изумленье, И музыка — ее оплот. Потом, когда остынет лава, Когда придет иль не придет Непрочная земная слава, — Душа по памяти найдет Тех, полных боли и тревоги, Незабываемых часов Как бы зажившие ожоги На теле неподвижных слов.

«Посмотри: в открытом поле…»

Посмотри: в открытом поле Заблестел на солнце плуг. Хорошо следить на воле За трудом спокойных рук. Всюду, где дружит с природой Умной дружбой человек, — Мельницы вращают воды Полнозвучных вольных рек, Яблони, всходя по склонам Низкорослою семьей, Отдают ему с поклоном Урожай осенний свой, И вечерний дым над кровлей Мирного его жилья, Как привет его сыновний, Всходит в звездные края.

1. «Крошечный и неумелый…»

Крошечный и неумелый Птенчик выпал из гнезда. Мать за кормом улетела, Желтоглазая беда Бродит тигровой походкой… Бросься и спаси скорей Хрупконький комочек кроткий От стремительных когтей. Сделай маленькое дело: Наклонись и огради, — Если хочешь, чтоб запело Сердце у тебя в груди.