Одинокий прохожий

2. «Подумаешь: — птица!.. Здесь гибнут миры..»

Подумаешь: — птица!.. Здесь гибнут миры От дикой и темной и страшной игры, Здесь люди волками глядят друга на друга, Здесь нет больше места дня брата и друга. А ты над беспомощным, жалким комком Склонился с растерянно-нежным лицом И внемлешь взволнованно, как откровенью, И дрожи чуть слышной, и сердца биенью…

3. «Кончаются, слабеют звуки…»

Кончаются, слабеют звуки, Вечерняя подходит мгла, — И только сохранили руки След благодарного тепла И кроткого прикосновенья. Ну, что ж, на самый малый срок, На легкое одно мгновенье Ты в мире был не одинок.

«Не сказать, — да и не надо…»

Не сказать, — да и не надо Говорить!.. Дай руку мне: Есть большая в том отрада, Что на самой глубине Знаем мы одно и то же, Об одном с тобой молчим, — Значит, был недаром прожит Долгий день. Вот мы сидим, Кроме самого простого, Ни о чем не говоря, — Но стоит за каждым словом Жизнь моя и жизнь твоя. И часами слушать звуки Я готов речей твоих, На стареющие руки Все глядеть и гладить их.

«Возле серого камня…»

Возле серого камня Пробегает поток; Там, у самого камня, Притаился цветок. В звездно-синие ночи И в палящие дни Неприметный цветочек Остается в тени. Вольно голосом звонким Распевает поток. Слабым запахом тонким Отвечает цветок. Больше дать он не может В скромной доле своей, Но, быть может, дороже Драгоценных камней Это пятнышко света Там, где влага и мгла, Радость чистая эта И простая хвала.

«Так медленно ползла через дорогу…»

Так медленно ползла через дорогу Улитка, что мы сжалились над ней, И спрятавшую рожки недотрогу Перенесли. Огромный муравей Бревно своей соломинки усердно Тащил, наверное, в поту, в пыли, — Но были мы, как боги, милосердны И, лист ему подставив, — повезли. И долго ты потом еще следила За их путями средь густой травы, А я смотрел на этот профиль милый, На поворот прелестной головы.

«Когда в глубокий мрак погружена…»

Когда в глубокий мрак погружена Душа, тогда ни близкие, ни друга Помочь уже не в силах. Ты одна Все раны исцеляешь, все недуги. О чем Тебе молиться? — Умягчи Сухое сердце светлою росою, Заступница, терпенью научи, Безмолвию, бесстрастию, покою. Чтоб одиночества глухой пожар Восприняла душа, не как мученье, Но как высокий, благодатный дар, Как очищенье, как благословенье.

«Мы шли с тобой проселочной дорогой…»

Мы шли с тобой проселочной дорогой Вдоль тополей; к концу клонился день. На профиль твой, задумчивый и строгий Легко ложилась встречных листьев тень. На повороте ты остановилась И мне сказала (помню, как сейчас, — Лицо твое так тихо озарилось): — Все это Богом создано для нас, Для нас, мой друг!.. — И вот теперь, в разлуке, Все вижу я простую ширь полей, Твои благословляющие руки, Косыночку на голове твоей.

«Ты задремала, друг, а я — в который раз…»

Ты задремала, друг, а я — в который раз — Гляжу на тонкие морщинки возле глаз, На голову твою, где седина все чаще Мелькает в волосах. — В простой и настоящей Любви моей к тебе что может изменить — Свидетельница лет — серебряная нить? Уходит молодость с ее излишним шумом, Но не становится холодным и угрюмым Окрестный этот мир. Быть может, лишь теперь, И после стольких бед, обид, потерь, Все, что туманилось, металось и томилось, Глубокой тишиной спокойно озарилось.

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ

«Бежит река, — и нет ей дела…»

Бежит река, — и нет ей дела, Что солнце в ней отражено, Что неба свод вмещает целый Ее сверкающее дно. Но как таинственно, как дивно Бывает смертному, когда Он вниз глядит, — и непрерывно Несется светлая вода, И пролетающей волною, Как это небо отражен, С легко мелькающей ладьею И тонет и не тонет он.

«Я ровно тридцать насчитал…»

Я ровно тридцать насчитал Кругов на пне… Ровесник бедный! Ты в сентябре еще блистал, Еще шумел листвою медной. И вот — весна, и все кругом Дрожит, сверкает, золотится, И на вершине клена птица Воздушный свой готовит дом. А ты… Зимой вокруг костра Огромные носились тени, И под ударом топора Ты покачнулся на мгновенье — И рухнул навзничь… И, шипя, Снопом раскидывая искры, Огонь кружащийся и быстрый Переметнулся на тебя. И языки под небеса Бежали желтою толпою, И до рассвета над тобою Дым очистительный вился. Той ночью в комнате моей, Быть может, безмятежно спал я. Ровесник жалкий твой, что знал я О смерти огненной твоей?

«И мы идем растерянно с тобой…»

И мы идем растерянно с тобой Все по следам утраченного лета, Все тою же знакомою тропой, Все тем же берегом. Но словно Лета Речные синеватые струи Пересекла струею чужеродной… Над островерхой зеленью хвои Несется ветер, шумный и холодный, И гонит, гонит тучи на простор… О, если бы, стихийной темной силе, Забвению, судьбе наперекор, Мы жар и пламень в сердце сохранили! Не страстный, не болезненный, — другой, Огню плавильного подобный горна, Где искры сыплются во мрак ночной, Где молот бьет, тяжелый и упорный. Перекресток Вып. 1. Париж, 1930.

1. «Как в синем небе ясно чертит клен…»

Как в синем небе ясно чертит клен Своих ветвей рисунок безупречный, Как благосклонно, как спокойно он Роняет долу лист пятиконечный. Осенних дней достигнув, он стоит, Как царь в своей порфире достославной, И золото окрест себя дарит От полноты и щедрости державной.

2. «Ни щедрости, ни полноты…»

Ни щедрости, ни полноты, Ни тяжести великолепной: С опустошенной высоты Лишь ветер рушится враждебный, — И, дико сотрясаясь, ты Ему ответствуешь… Зефир Гремящей обернулся бурей! Так, раздаривший целый мир, Безумный, нищий, вещий Лир Пел гибель солнца и лазури.