Одиссея капитана Балка. Дилогия

крыльца», «негодяй, наглец, человек без совести», к тому же еще «трижды обличенный в мужеложстве», был

личным другом Александра III. Его журнал «Гражданин» субсидировался царем и считался, поэтому, в

осведомленных кругах «царским органом», «настольной книгой царей». И.С. Тургенев писал о нем: «Это,

без сомнения, самый зловонный журналец из всех ныне на Руси выходящих»…

Однако, представляется, что «гражданский консерватизм» и государственную дальновидность князя

Мещерского (он ясно видел как пагубность для России войны с Японией в 1904-ом, к которой страна была

не готова, так и самоубийственное безумие военного противостояния с Германией в 1908-ом, 1912-ом и

1914-ом годах), нам стоит занести в актив этого неординарного деятеля. Человека, который «не десять, не

двадцать, не тридцать лет, а целые полвека имел «своеобразную смелость» стоять одиноко, имея против себя

всю Россию», - именно так будет гласить один из некрологов по нему в либеральной прессе.

Увы, келейное кумовство, протежирование и покровительство сомнительным фигурам на высшем

государственном уровне, не оставляют шансов для его итоговой положительной оценки в истории страны.

110

Контр-адмиральские эполеты Константин Дмитриевич в кругу новых людей и

обязанностей заслужил даже раньше, чем в нашем мире: должен же был кто-то стать

отдушиной для царя, изнывавшего от груза забот, свалившихся на его плечи по милости

Вадика, Василия и Петровича, пока новоиспеченный государев военно-морской секретарь

прогуливает по парку его сестренку. В Порт-Артуре и Владивостоке узнали об этом

радостном для всего флота известии в октябре 1904-го. За оборону столицы с моря теперь

грешно было переживать. До Шантунгской битвы оставалось два месяца…

***

Приоткрыв дверь в салон, за которым находилась собственно столовая, Петрович

понял, что застал только самое окончание очередной фирменной байки «от Нилова». Ибо

на произнесенную торжественно-мрачным тоном фразу Константина Дмитриевича: «Он

понял все через девять месяцев», ответом был нестройный взрыв гомерического хохота…

– Ваше величество, господа, вы позволите?

– Заходите, любезный Всеволод Федорович! У нас тут маленький мальчишник перед

ужином сорганизовался, - отсмеявшись, приветствовал его раскрасневшийся Николай,

явно входивший во вкус своего первого большого путешествия в отсутствие супруги и

детей, - Думаю, что Вы, здорово проголодались. Но придется чуток обождать. На кухне

какое-то повреждение с плитами случилось, им туда даже инженера вызывали.

Алексей Алексеевич наш самолично ходил посмотреть, – Николай кивнул в сторону

Бирилева, - Считает, - с дымоходами напасть какая-то. Похоже, снегом грибки забило на

крыше: снегопад-то вон какой, с пургой, плетемся мы из-за него еле-еле, вот и заносит,

если не топить постоянно. Минут через десять нас обещали пригласить. А пока - милости

просим Вас присоединяться к нашему кружку.

– С радостью, Государь. В хорошей кампании закуска не главное…

Вокруг все снова яростно порскнули, чуть не складываясь пополам и хватаясь за

животики, а Ломен даже закашлялся. Оценив ситуацию, Петрович озадачился вопросом:

«Этот ржач - в след Ниловскому анекдоту, или я что-то не то сморозил?»

– Смерти нашей хочет… - сквозь слезы еле выдавил из себя Дубасов, отирая со лба

салфеткой капельки выступившего пота.

– Я?!

– А кто еще? Чтоб потом, как бедалагу Тирпица, да? – с обворожительно-ехидной

улыбкой осведомился Александр Михайлович, - Мы все скоро Вас бояться начнем.

«Как Тирпица? Нет, блин. Как бедного доверчивого Холтофа! Да… как-то я дерзко

сказанул, после вчерашнего. Язык мой, враг мой…»

– Но я совсем не это в виду имел, - неуклюже попытался оправдаться Петрович, чем

закономерно вызвал у собравшихся еще один приступ смешков и хихиканья. Промокнув

салфеткой уголки глаз, и жестом предложив господам-адмиралам поскорее успокаиваться,

Николай сострадательно взглянул на возмутителя спокойствия:

– Ох, Всеволод Федорович, дорогой, не обижайтесь на нас только. Но, уморили!..

Чуть пупок не развязался. А Вам, любезный Константин Дмитриевич – наука: с порога,

одной фразой, и все общество лежит в прострации.

Присаживайтесь… - Николай указал Рудневу на свободный край углового дивана, на

второй половине которого сидел он сам, - Мы тут сплетничаем обо всем понемножку, да

вот, Константин Дмитриевич, всякое разное из времен своих юных славных дел на Дунае

вспоминает. Как Ваше самочувствие?

– Спасибо, слава Богу, оклемался.

– Вот и славно, ежели так…

Кстати, нас уже и приглашают. Пойдемте к столу, господа. Там и переговорим о

делах более серьезных, тем более, что сегодня вечером я специально никого кроме вас не

звал. Возможно, еще Иван Константинович подойдет попозже: на ногах он уже вполне

твердо держится, но через полчаса у него перевязка, и я попросил его сначала докторов

уважить, ведь у них всегда - все по расписанию. Этим эскулапам в руки только попади…

111

Почти во всю длину второй части вагона вытянулся стол, застеленный белоснежной

скатертью с шитьем, накрытый к ужину на восемь персон. По его двум сторонам стояло

шестнадцать массивных стульев с кожаной обивкой, но вдоль стен с четырьмя окнами на

каждой, еще оставались свободные проходы, ширины которых было вполне достаточно

прислуге для смены блюд.

Рассадил гостей Николай сам, явно исходя больше из удобства ведения застольной

беседы, чем из соблюдения имевшихся на такой случай правил этикетного «ранжира», на

пунктуальном выполнении которых всегда настаивал министр Двора. Но педантичный

обрусевший немец нынче отсутствовал, поэтому адмирал Руднев оказался прямо напротив