Одного поля ягоды

— Гермиона написала, что магию, которую я умею творить, не преподают в Хогвартсе. Но Вы знаете о ней, Вы наверняка её изучали, да? Или читали об этом книги? — он наклонился, и его бледное лицо осветилось нетерпением. — Если я был рождён с этим, я не могу от этого избавиться, получается, я навсегда повязан с ней? Что, если я не знаю, как контролировать это? Я могу случайно кому-то навредить, если разозлюсь, — если это магия, она же может быть и случайной, когда я зол или расстроен.

Профессор кивнул:

— Есть небольшая вероятность, и она ещё немного вырастет, когда ты получишь свою волшебную палочку и станешь учиться отработке контролируемой магии. Всплески случайной магии обычно сходят на нет к двенадцати или тринадцати годам и не проявляются у взрослых, за исключением особенно сильного стресса или смертельной опасности.

— Но шанс всё ещё остаётся, разве не так? — спросил Том. — Я… Я не уверен, что хочу рисковать и ненароком причинить кому-то боль. Что, если я наврежу Гермионе? — его глаза расширились, его губы дрожали, и он держал свои руки в жесте скромной мольбы. — Остальные дети думают, что со мной что-то не так, потому что я чувствую, когда они расстроены. Но я не смогу вынести, если Гермиона покинет меня, потому что будет бояться меня из-за того, с чем я ничего не могу поделать. Пожалуйста, сэр, не могли бы Вы побольше обучить меня этому?

Профессор Дамблдор изучил бледное лицо мальчика и обнаружил, что его жажда знаний была сильнее, чем эмоциональная привязанность к Гермионе.

— Ты всё ещё молод, Том, — сказал профессор, отворачиваясь от его голодного взгляда. — Дай себе несколько лет, прежде чем начать присматриваться к вещам за пределами школьной программы Хогвартса. А до тех пор ты можешь попробовать поработать над своим самоконтролем с помощью медитативных практик. Упорядоченный разум, как я его называю, помог мне во многих жизненных аспектах.

Проблема была не в том, что она сдала его взрослому, это уже случалось с ним не раз, когда приютские хулиганы думали, что могут сбить с Тома спесь. И не в том, что какие-то детали его особых способностей стали известны постороннему. Он и сам иногда так делал, когда в экосистеме приюта Вула появлялось свежее мясо, и Тому приходилось «объяснять», почему он и всё, что ему принадлежит, — не общее, а его неприкосновенная собственность.

Нет, боль предательства исходила от того, что вещи, которые он писал для неё в своих письмах, сошли со страниц в реальную жизнь. Он доверял ей. Это были его слова, выведенные его рукой для её глаз, а она ушла и… И…

Святые угодники, неужели он и вправду так сильно расстраивался из-за этого, тогда он был даже более жалок, чем он думал.

Раз уж на то пошло, это был урок, что бывает, когда стандарты, которые человек применял к себе, были предъявлены к другим людям. И если этим человеком был Том Риддл, то всe остальные по умолчанию не могли им соответствовать.

Том не был ни добрым, ни понимающим, следовательно, он пришёл к выводу, что Гермиона Грейнджер должна быть наказана.

Именно поэтому в первую неделю занятий Том игнорировал её. Приехав заблаговременно, он нашёл в «Хогвартс-экспрессе» пустое купе, закрылся изнутри, опустил жалюзи и сидел в одиночестве. Когда он посмотрел в окно и заметил её, тащившую свой чемодан через кирпичный проход шестой колонны, он пригнулся за одним из подержанных учебников, а она провела поездку в другом вагоне.

Было легко избегать её на уроках. Предметы, на которых позволялось наибольшее смешение факультетов, были полёты на мётлах и зельеварение (удивительно, как мало котлов взлетало на воздух, учитывая, что Слагхорн проводил бoльшую часть практических занятий за сплетнями), но у Слизерина этот урок был в паре с Гриффиндором. Вообще, единственными уроками Слизерина с Рейвенкло{?}[переводчик достаточно стар, чтобы в моей первой книге всё ещё не успели перевести Рейвенкло, и я так и не смогла привыкнуть Когтеврану :) надеюсь на понимание] были защита от Тёмных искусств и трансфигурация, и оба проходили под чутким руководством преподавателей, у которых не забалуешь, — они не терпели передачу записочек между партами и уж тем более не перепалку, которую, он понимал, Гермиона хочет ему устроить.

Гермиона попала в Рейвенкло.

Это распределение ничуть не удивило Тома. Если вам хотелось найти определение «книжного червя», но не вышло — это потому что она уже стащила словарь для своего лёгкого чтения перед сном.

Таким образом, она спала во второй по высоте башне замка. Башня Рейвенкло была на пять этажей выше Подземелий, где простирались спальни Слизерина. У них были ничтожные шансы столкнуться вне уроков или даже встретиться в каком-то общем месте. Такими местами были библиотека и Большой зал, но Том всегда проверял, что он занимался в одиночку, а за едой они сидели за разными столами.

Ему было приятно видеть, что никто из её однокурсников не решался сесть рядом с ней за ужином.

Не то чтобы слизеринцам нравилось сидеть с Томом Что-Это-Вообще-За-Фамилия-Такая-Риддлом, но, по крайней мере, они не устраивали представлений, избегая его. Их слишком заботило, что все остальные должны видеть сплочённость их факультета, и они не могли себе позволить не обращать внимание на его таланты. Например, если больше некому было передать ему соль, Том использовал немного невербальной магии, чтобы придвинуть к себе солонку. С тех пор никто больше не пытался подшутить над ним за ужином, перевернув ему на колени чашу с подливой.

(Но они всё равно пытались его сглазить в гостиной Слизерина, вдали от посторонних глаз.)

Грейнджер старалась пересечься с ним взглядом за завтраком поверх кувшинов молока и супниц с овсянкой, но впоследствии он стал выбирать такие места, чтобы она могла видеть только его спину.

Первая неделя сентября прошла в холодных взглядах, и повёрнутых спинах, и тишине.

Посреди второй недели ему за завтраком пришло письмо, переданное обычной сипухой. Сова уронила его Тому на колени и махнула крылом, улетая, не задерживаясь даже ради кусочка бекона. Том поднял его. Письмо было написано на обычном ученическом свитке пергамента, запечатанном кусочком бечёвки и сгустком красного сургуча без печати.

«Кто станет писать мне? — подумал Том. — Похоже, отправитель пожелал остаться анонимным».

Том заметил, что многие старшекурсники Слизерина, а также других факультетов носили кольца с некими геральдическими печатями на своих пальцах. Когда его соседи по спальне вечером после праздничного пира писали родителям о результатах распределения, в их пеналах лежали печати, похожие на те кольца, а также палочки разноцветного сургуча. Он видел всю палитру цветов в канцелярском магазине Косого переулка. Большинство использовало непримечательный красный сургуч, самый дешёвый вариант, всего лишь несколько кнатов за палочку, но те, кто хотел большей безопасности, покупали зачарованный сургуч блестящего золотого или серебряного цвета, который прожигал руки воров или уничтожал письмо, которое они схватили.

(Конечно, среднестатистический волшебник полагался на хорошо обученную сову, чтобы предотвратить кражу писем. Но анонимность теряла своё преимущество, когда все знали, что в вашей семье живёт чёрный барраярский филин со светящимися янтарными глазами и размахом крыльев в семь футов{?}[Чуть больше 2 м].)

Он соскрёб сургуч и распечатал письмо, разворачивая послание, которое оно хранило.

Ему открылся его собственный почерк, чисто и точно выводящий хвостик f мягкой, закручивающейся петелькой и завершающий каждую строчную t уверенными росчерками. Это была каллиграфия его перьевой ручки, которую он оттачивал годами — а не те почеркушки, получавшиеся у него в Хогвартсе капающим пером, которое надо обмакивать в чернила через каждое предложение, что, к несчастью Тома, было достаточно грязно и уступало магловскому способу. По крайней мере, до тех пор, пока в его руках не окажется одно из тех самозаряжающихся, неподтекающих перьев.