Одного поля ягоды

Он просмотрел страницу.

Его собственный почерк, он убедился, — затем он заметил свои собственные слова — он вспомнил, откуда они.

Это была страница письма, которое он отправил Гермионе несколько месяцев тому назад. Это был конец апреля или май, и они обсуждали неудавшиеся имперские амбиции горстки европейских военачальников.

Несколько предложений были переписаны красными чернилами, но по-прежнему его почерком. Получается, это было блестящее использование заклинания дублирования или диктовки с элементами изменения цвета. Ловкая работа, идеальное исполнение, и это выходило за пределы программы первого года, вынужден был признать Том.

«Однако я отлично разбираюсь в характерах. Видишь ли, Гермиона, я всегда могу увидеть, что мне лгут, или, по крайней мере, что их отношения ко мне бесчестны… я убедился, что мне стоило завязать с тобой знакомство, о чём я нисколько не жалею…»

А ниже уже было приписано её рукой:

«Час дня, Восточный двор. Рядом со статуей Гиппарха-Звездочёта».

— А это что у тебя там, Риддл? — спросила одна из его однокурсниц. Антонелла Эверард, бесталанная выскочка, чьим единственным посягательством на какую-то значимость была история, что её пра-пра-что-то-там повесил свой портрет в кабинете директора. — У-у, тебе что, кто-то написал?

— Ничего особенного, — холодно сказал Том. — Просто ответ из магазина Берингера в Косом переулке о том, когда будут новые поставки.

— Ты можешь себе позволить одеваться у Берингера? — Эверард фыркнула, пренебрежительно посмотрев на его мантию.

Его мантии были поношенными, но Том выбрал самые лучшие из кучи в магазине форм, где все покупали одежду к школе. Он заштопал подкладку и расходящиеся швы в своей комнате в приюте. Когда он получил доступ к библиотеке Хогвартса, он применил целый ворох убирающих маленькие пятна, освежающих и штопающих заклинаний. Его мантии выглядели прилично — уж он-то об этом позаботился, — и все следы носки были видны, только если подойти очень близко, чтобы заметить, что прошлые стирки немного размыли чёрный цвет до тёмно-серого. Он бы не увидел никакой разницы, если повесить его мантии рядом с комплектом новых.

Она просто злорадствовала.

— Я и не собирался, — ответил Том, кривя губу, чтобы придать своему лицу выражение чистой насмешки. — Я узнал имя их поставщика, так что теперь, если мне что-то нужно, я могу заказать это у него напрямую и не платить комиссию спекулянтам. Нет смысла тратить деньги на лень.

Он засунул бумажку в карман брюк и оттолкнулся от скамьи. У него был урок истории магии через десять минут, а предмет был достаточно скучным, чтобы никто не заметил, что его мысли были совсем о другом.

Том обнаружил Восточный двор пустынным. Разумеется. В это время большинство было в Большом зале, наслаждаясь сытным обедом из пирогов из пушистого теста, круассанов с ветчиной и сыром с чатни и всем сливочным маслом, которое только можно пожелать. (Там не было ни одного блюда с маргарином — тот редкий случай, когда Том был благодарен старинной природе волшебной культуры.)

На такой обед и Тому хотелось попасть, потому что он теперь с нетерпением ждал обычных трапез Хогвартса, полных сочного жаркого, бесконечных корзиночек белого хлеба и приправ, которые он раньше и не видывал. (Кто знал, что из бекона можно сделать джем? У волшебников, видимо, не было предела возможностей.) Его немного расстраивало, что он пропускает обед из-за назойливой ведьмы, которая записала его на приём, о котором он не просил.

Статуя Гиппарха представляла из себя учёного вида мужчину, сидящего на мраморной плите, свесив ноги с края. Его голову покрывали туго завивающиеся волосы, сочетающиеся с кудрявой бородой, а его шея была откинута под неудобным углом, и его вырезанные глаза смотрели в небо. На маленькой бронзовой табличке под его ногами в сандалиях упоминалось, что эта статуя зачарована, чтобы двигаться после заката, и тогда он будет следовать головой за восходом и закатом Луны.

Гермиона облокотилась на ноги Гиппарха, её школьный портфель был прижат к груди. Она нежилась в солнечных лучах, и её вьющиеся каштановые волосы падали на её закрытые глаза. Скорее всего, это был один из лишь нескольких последних солнечных дней, прежде чем наступит дождливая осень и возвестит об их первой приближающейся шотландской зиме.

Том вежливо кашлянул и заговорил первым:

— Обед заканчивается через полчаса.

Она игнорировала его почти минуту:

— Знаешь, почему я выбрала это место для встречи? — спросила она, ударяясь костяшкой о мраморную плиту. — Именно эту статую?

— Не совсем, — сказал Том, присаживаясь рядом с ней. — Объясни.

— Гиппарх был математиком, который изобрёл астролябию{?}[Один из старейших астрономических инструментов, служивший для измерения горизонтальных углов и определения широт и долгот небесных тел. Основан на принципе стереографической проекции.]. И, как оказалось, ещё и волшебником, но я никогда не видела упоминаний об этом ни в одной книге. На шестнадцатой странице учебника по геометрии, который я тебе дала — который Дамблдор тебе дал, была гравюра с ним. «Геометрия, средний уровень». Ты прочитал его?

— Да, — признал Том, сжимая губы в тонкую линию.

— Ты не потрудился написать мне ответ, когда я прислала тебе то письмо и передала книги. Я переживала, как ты воспримешь новости, что мы оба волшебники, — Гермиона села прямее, прижимая портфель ещё крепче с белыми костяшками пальцев. Её глаза открылись, но она не смотрела на него, лишь в небо с тем же отсутствующим выражением, что и статуя. — Как поживаешь, Том?

— Тебе не следовало рассказывать Дамблдору, — сказал Том жёстким и колючим голосом.

— Я лишь хотела узнать, что ты тоже волшебник, — резко ответила Гермиона. — Я думала, что было бы нечестно, если кто-то сказал бы мне, что я ведьма, а тебе — нет.

— Он бы всё равно ко мне пришёл, я уже был в списке, — выплюнул Том, его глаза сузились от злости. — Тебе не следовало ему говорить что-либо про письма.

Гермиона посмотрела на него, её щёки залились краской, а в её глазах блестели слёзы:

— Я ничего не рассказывала ему о том, что было в твоих письмах! Вот что, ты думаешь, случилось? Поэтому ты перестал мне писать, перестал разговаривать со мной, признавать вообще моё существование?

— Тогда объясни мне, почему первое, что сказал мне Дамблдор, было предупреждением об этом? «Обучение в Хогвартсе не только состоит из магических дисциплин, но и самодисциплины и этического использования магии», — процитировал Том, унижение из его воспоминаний было всё ещё болезненным и горьким.

Его первая встреча с волшебником, предвкушения, подкреплённые письмом Гермионы, полученным несколькими днями ранее, и он тут же его осаживает в своей спокойной, отеческой манере, будто бы он был ребёнком. Том был самодостаточным с шести лет (к тому времени он уже умел мыться, одеваться, есть самостоятельно, чтобы приютские нянечки оставили его в покое и заботились об остальных сопляках), и он точно не рассматривал Дамблдора как отцовскую фигуру.

В тот момент он испугался — незнакомое ощущение в давно завоёванном царстве приюта Вула, — что его приглашение будет отозвано, и его надежды на лучшую жизнь, которую он знал, что заслуживает, навсегда будут разбиты.

— Он знал, Гермиона! Объясни это! — потребовал Том, сжимая кулаки, его слова были громкими и резонировали магией.

— Во-первых, — ответила Гермиона тихим, опасным тоном, — я вообще не упоминала наши письма. Он не знает о них. Я бы ни за что не рассказала ни о чём, что было в них, ведь я тебе тоже писала, а доверие идёт в обе стороны. Уверена, что если бы ты хотел, ты бы тоже нашёл что-то в моих письмах, что выставило бы меня в плохом свете.